Кэндзо почувствовал: делай что хочешь.

– У меня нет таких денег.

– Не шутите. Не может быть, чтобы при таком достатке нельзя было найти такую сумму.

– Есть у меня или нет, я просто говорю, что нет.

– Но, говорят, ваш доход составляет восемьсот иен в месяц.

Кэндзо был скорее удивлён, чем разгневан этими нелепыми придирками.

– Будь то восемьсот или тысяча, мой доход – это мой доход. Это не ваше дело.

Симада на этом замолчал. Казалось, был разочарован ответом Кэндзо. Наглый, но неразвитый умом, он не мог больше ничего поделать со своим собеседником.

– Значит, как бы я ни нуждался, вы не поможете?

– Да, ни единой монеты больше.

Симада встал. Спускаясь на площадку для обуви и закрывая открытую решётчатую дверь, снова обернулся.

– Я больше не приду.

Его глаза сверкнули в темноте, когда он произнёс эти слова, похожие на последние. Кэндзо стоял на пороге и ясно смотрел на эти глаза сверху вниз. Однако он не увидел в том блеске ни свирепости, ни страха, ни зловещности. Гнев и неудовольствие, исходившие из его собственных глаз, были вполне достаточны, чтобы отразить это нападение.

Жена издалека украдкой наблюдала за настроением Кэндзо.

– Что же случилось?

– Пусть делает что хочет.

– Он опять пришёл просить денег?

– Кто же ему даст?

Жена улыбнулась и посмотрела на мужа с нежностью.

– Та старуха, должно быть, безопаснее, поскольку тянется долго и медленно.

– Разве с Симадой этим всё закончится?

Кэндзо произнес это с отвращением, предвидя в уме даже следующую сцену.

XCI

В то же время он не мог не пробудить дремавшую память. Острыми глазами человека, впервые предстающего перед новым миром, он ясно увидел далёкое прошлое, когда его ребенком забрали в родной дом.

Для родного отца Кэндзо был лишь маленькой помехой. Отец с видом, говорящим «зачем этот неудачник появился», почти не обращался с ним как с сыном. Это поведение отца, так резко изменившееся, вырвало с корнем и иссушило любовь Кэндзо к своему кровному родственнику. Он сравнивал отца, который перед приёмными родителями всегда улыбался ему, и отца, который сразу после того, как взвалил на себя обузу, стал грубым, и сначала удивился. Затем охладел. Однако он ещё не знал, что такое пессимизм. Его жизненная сила, сопровождавшая рост, сколько бы её ни подавляли, поднималась снизу. В конце концов он не впал в уныние.

Его отец, имевший много детей, совсем не собирался полагаться на Кэндзо. Хотя у него и не было скрытых намерений рассчитывать на него в будущем, он жалел каждую монету, потраченную на отпрыска. Хотя он взял его, словно по необходимости, из-за кровной связи, кроме кормления, забота о нём была лишь убытком.

К тому же, хотя сам он вернулся, его регистрация не была восстановлена. Сколько бы ни заботился о нём родной дом, если бы в случае чего его забрали обратно, на этом бы всё и кончилось.

– Кормить – ничего не поделаешь, так уж и быть, будем кормить. Но остальным мы заниматься не будем. Это должна делать та сторона.

Такова была логика отца.

Симада же, со своей стороны, наблюдал за развитием событий лишь с удобной для себя точки зрения.

– Если оставить его в родном доме, как-нибудь справятся. Когда Кэндзо повзрослеет и сможет хоть немного работать, тогда, даже если придётся поднять шум, можно будет забрать его обратно, и на этом всё.

Кэндзо не мог жить в море. Не мог оставаться и в горах. Отвергнутый обеими сторонами, он метался между ними. В то же время он ел и дары моря, и иногда прикасался к дарам гор.

И для кровного отца, и для приёмного он был не человеком. Скорее, предметом. Просто кровный отец обращался с ним как с никчёмной вещью, тогда как приёмный лишь рассчитывал когда-нибудь использовать его.

– Я заберу его обратно и сделаю слугой или кем-нибудь ещё, так что считай этот вопрос решённым.

Когда однажды Кэндзо навестил приёмную семью, Симада между прочим сказал и такое. Кэндзо в испуге убежал. Чувство жестокости вызвало в детском сердце лёгкий страх. Он не помнит точно, сколько ему тогда было лет, но это было время, когда уже в полной сере проросло желание долго учиться, стать достойным человеком и выйти в свет.

– Если стану слугой, будет ужасно.

Он много раз повторял про себя одни и те же слова. К счастью, они не были повторены напрасно. Так или иначе, он не стал слугой.

«Но как же сложился нынешний я?»

Ему было невероятно любопытно, когда он думал так. В этом любопытстве сильно смешивалась гордость за то, что он хорошо справился с окружающими его трудностями. И, конечно, содержалось самодовольство от видения ещё не сложившегося как уже сложившегося.

Он видел контраст между прошлым и настоящим. Сомневался, как прошлое развилось в это настоящее. И совсем не замечал себя, страдающего из-за этого настоящего.

Его разрыв с Симадой произошёл благодаря этому настоящему. Его отвращение к Оцунэ тоже благодаря этому настоящему. Его неспособность слиться с сестрой и братом тоже благодаря этому настоящему. И его постепенное отдаление от отца жены, несомненно, тоже было благодаря этому настоящему. С одной стороны, он, создавший нынешнего себя так, что тот не ладит с другими, был жалок.

XCII

Жена сказала Кэндзо:

– Вам ведь всё равно никто не нравится. Потому что все в мире дураки.

Сердце Кэндзо было не настолько спокойно, чтобы с улыбкой принимать такие намёки. Окружающие его обстоятельства делали и без того невеликодушного человека ещё более скованным.

– Ты, должно быть, считаешь, что субъект хорош, если он полезен.

– Но если он бесполезен, то он ни на что не годен.

К несчастью, отец жены был полезным человеком. Её брат тоже был такого же склада, что развивался лишь в этом направлении. В противоположность этому, Кэндзо был от рождения весьма далёк от практичности.

Он не мог даже помочь с переездом. Во время большой уборки сидел лишь сложа руки. Даже чтобы связать один сундук, он не знал, как пропустить верёвку.

– И это мужчина.

Неподвижный, он в глазах окружающих выглядел совершенно бестолковым тупицей. И становился ещё более неподвижным. И всё более переносил свои главные усилия в противоположную сторону.

С этой точки зрения он в прошлом хотел взять брата жены в далёкую деревню, где жил, и воспитать его. Тот брат, с точки зрения Кэндзо, был наглым малым. Он бесчинствовал в доме и ни с кем не церемонился. Когда один учёный-физик каждый день занимался с ним дома, он сидел перед ним по-турецки. И называл его по имени с фамильярным обращением «-кун».

– С этим ничего не поделаешь. Поручите его мне. Я возьму его с собой в деревню и воспитаю.

Предложение Кэндзо было молча принято отцом жены. И молча отвергнуто. Казалось, он, видя своего ребёнка, бесчинствующего перед глазами, не питал никаких забот о будущем. Не только он, но и мать жены была спокойна. И супруга тоже не проявляла никакого беспокойства.

– Говорят, что отказались потому, что если отправить его в деревню и он поссорится с вами, то отношения испортятся, и потом будет уже трудно.

Когда Кэндзо услышал оправдание жены, он не счёл его ложью. Однако он думал, что в этом есть и другой смысл.

– Не дурак ли он? Ему не нужна такая забота.

Судя по окружающей обстановке, Кэндзо предположил, что истинная причина отказа заключается скорее в этом.

Действительно, брат жены не был глуп. Скорее, слишком умён. Кэндзо хорошо понимал это. Его желание воспитать этого сорванца для их с женой будущего было совершенно в ином направлении. И, к сожалению, это направление до сих пор не было понято ни родителями жены, ни самой супругой.

– Не в одной лишь полезности заключается умение. Если не понимать таких вещей, что же это такое.

Слова Кэндзо были по сути высокомерны. На оскорблённом лице жены