– Такая грязная вещь.

Он чувствовал скорее стыд, чем удивление.

– Нет. Он с радостью надел и ушёл.

– Разве у вашего отца нет пальто?

– Какое там пальто, у него уже ничего нет.

Кэндзо удивился. Лицо жены, освещённое тонким светом лампы, вдруг показалось ему жалким.

– Неужели он так стеснён в средствах?

– Да. Говорит, уже ничего не поделаешь.

Немногословная супруга до сих пор не рассказывала мужу подробностей о своём родном доме. Кэндзо, смутно догадывавшийся об их трудностях с тех пор, как его тесть лишился должности, даже нем и подумать, что дело зашло так далеко.

Он ясно представил себе отца жены, храбро выходящего в шёлковой шляпе и сюртуке из каменных ворот официальной резиденции. Пол в той прихожей, сделанный из твёрдого дерева, отполированный до блеска, иногда бывал скользким для непривыкшего Кэндзо. Свернув налево от гостиной, он попадал в соединённую с ней столовую прямоугольной формы. Кэндзо до сих пор помнил, как до женитьбы сидел за обеденным столом вместе с семьёй жены. На втором этаже были комнаты с татами. Он помнил, как в холодный новогодний вечер его пригласили поиграть в карты, и он провёл тёплый вечер в одной из тех комнат, среди добродушного смеха.

В этом доме, где к западному зданию примыкало традиционное японское, помимо семьи жили пять служанок и два студента снимали комнаты. Может быть, для ведения дел с прежней должностью хозяина и с многочисленными посетителями и требовалось столько прислуги, но если финансы не позволяли, то зачем?

Даже когда Кэндзо только вернулся из-за границы, тесть не казался столь стеснённым в средствах. Когда Кэндзо обосновался в глубине Комагомэ, отец, навестивший его в новом доме, сказал ему:

– Человеку, в общем, необходимо иметь собственный дом. Однако не стоит торопиться, лучше отложить это и побольше стараться копить. Если нет двух-трёх тысяч иен, в случае чего будет очень трудно. Если наберётся тысяча иен, то уже хорошо. Если вы доверите их мне, через год или около того я удвою их для вас.

Кэндзо, не сведущий в путях обогащения, тогда был поражён.

– Как же это тысяча иен может стать двумя всего за год?

Его ум не мог разрешить этот вопрос. Не будучи свободным от алчности, он с изумлением смотрел на некую сверхъестественную силу, присущую лишь тестю и совершенно отсутствующую у него самого. Однако, не имея никакой возможности собрать даже тысячу иен и доверить эти деньги ему, он не захотел спрашивать его о методике обогащения. Так прожил до сегодняшнего дня.

– Но не может же он так обеднеть. В конце концов…

– Но ничего не поделаешь, такова судьба.

Состояние жены, ожидавшей физических страданий от родов, и без того было тяжёлым. Кэндзо молча смотрел на её жалкий живот и её щёки с нездоровым цветом лица.

Когда они поженились в деревне, отец купил где-то четыре-пять дешёвых вееров с изображениями красавиц в стиле укиё-э и принёс их, и Кэндзо, вертя один из них в руках, сказал, что подобные вещицы весьма вульгарны, на что тесть тут же ответил: «Подходят для данного места». Но Кэндзо теперь никак не мог подумать о пальто как о «подходящем для старика». Когда он думал, что, как бы тот ни нуждался, отдать такую плохую вещь – и ему становилось жаль тестя.

– Но как он может его носить?

– Пусть и неприлично, но лучше, чем мёрзнуть.

Жена грустно улыбнулась.

LXXIII

Когда тесть пришёл через день, Кэндзо впервые за долгое время встретился с ним.

И по возрасту, и по опыту, куда более светский, чем Кэндзо, отец жены всегда был почтителен со своим зятем. Иногда даже чрезмерно, до неестественности. Однако это было не всё: у того была и обратная сторона.

Тесть был воспитан в прежнем традиционном духе. И в его глазах поведение Кэндзо с самого начала казалось весьма бесцеремонным. Ему казалось, что тот бесцеремонно перепрыгивает через ступени, которые нельзя переступать. К тому же ему не нравилась надменность зятя, казалось, безрассудно полагавшегося только на себя. Ему не нравилась и бестактность Кэндзо, без колебаний высказывавшего всё, что у него было на уме. Его упрямая настойчивость, которую нельзя было истолковать иначе как грубость, тоже становилась мишенью для критики.

Презрев ребячество Кэндзо, он внешне почтительным поведением отстранял Кэндзо, пытавшегося безрассудно сблизиться, не зная формальностей. Тогда они оба застывали на месте, не в силах двинуться ни на шаг. Они должны были с некоторой дистанции разглядывать недостатки друг друга. Поэтому не могли ясно понять и достоинства друг друга, что раздражало обоих. Аналогично эти люди никак не замечали большей части собственных недостатков.

Однако теперь старик был, несомненно, слабее Кэндзо. Последний, не любивший кланяться другим, видя тестя, вынужденного из-за стеснённых обстоятельств заискивать перед зятем, не мог не представить себя в том же положении.

«Как же ему, должно быть, трудно».

Кэндзо руководствовался этой мыслью. И выслушал его монолог о способах раздобыть денег. Однако не мог сделать ему одолжений. В душе он проклинал себя за то, что не может помочь родственнику.

– Я не могу помочь не из-за денег, а из-за неприятностей, никак не связанных с ними. Не поймите меня превратно. Я не такой подлый человек, чтобы мстить в подобных случаях.

Кэндзо, отчаянно желавший высказать это оправдание отцу жены, не имел иного выбора, кроме как молча рисковать быть попросту непонятым.

По сравнению с неуклюжим Кэндзо, тесть был гораздо почтительнее. И спокойнее. Со стороны он выглядел куда большим джентльменом, чем хозяин дома.

Он назвал одно имя.

– Там говорят, что знают вас, и вы, должно быть, тоже знаете его?

– Знаю.

Кэндзо знал того мужчину со времён учёбы в школе. Однако не был с ним в близких отношениях. Он лишь слышал разного рода слухи, будто тот, окончив учёбу, поехал в Германию, а по возвращении внезапно сменил профессию и устроился в какой-то крупный банк, но больше никаких известий о нём до Кэндзо не доходило.

– Он всё ещё в банке?

Отец жены кивнул. Однако Кэндзо не мог даже представить, где и как они познакомились. Да и не было смысла расспрашивать об этом подробно. Суть была лишь в том, согласится ли тот человек дать деньги или нет.

– И он говорит, что мог бы дать, но хочет, чтобы поручителем была надёжная персона.

– Понимаю.

– Тогда я спросил, кого же поставить, и он специально назвал вас.

Кэндзо не колеблясь признал себя таковым. Однако он думал, что его собственная несостоятельность должна быть известна другим. К тому же тесть был человеком с очень широким кругом общения. Среди его знакомых, о которых он обычно упоминал, было сколь угодно много известных людей, пользующихся в обществе гораздо большим доверием, чем зять.

– Почему же требуется моя печать?

– Он говорит, что даст, если вы выступите поручителем.

Кэндзо задумался.

LXXIV

До сего дня он не имел опыта поручительства в займе денег под расписку. Он слышал рассказы о людях, которые, поставив печать из чувства долга, всю жизнь потом оставались на дне общества, несмотря на свои таланты, так и боролись до конца – и подобные истории часто доходили даже до его беспечных ушей. Он хотел по возможности избегать действий, которые могли бы повлиять на его будущее. Однако наряду с упрямством в нём часто проявлялась слабость и нерешительность. Было бы слишком жестоко и холодно для него решительно отказаться от поручительства в данном случае.

– Неужели нельзя без меня?

– Говорят, только если это будете вы.

Он дважды задал тот же вопрос и дважды получил тот же ответ.

– Как-то странно.

Неискушённый в житейских делах, он не мог даже предположить очевидного обстоятельства, что отец жены, куда бы ни обращался, не находил желающих поставить печать и в конце концов поневоле пришёл именно к нему. Его даже пугало такое доверие со стороны того банкира, с которым он не был в таких близких отношениях.

«Неизвестно, во что это выльется».

В его душе включилась забота о собственной