Но теперь всё это словно во сне исчезло. Осталась лишь земля.
– Когда же так изменилось?
Кэндзо, замечавший лишь изменения в людях, был поражён ещё более резкими переменами в природе.
Он случайно вспомнил, как в детстве играл с Хида в сёги. У последнего была привычка, садясь за доску, говорить: «Всё-таки я ученик господина Токити из Токородзавы». И нынешний Хида, должно быть, говорил бы то же самое, сидя за игрой.
– Что же в конце концов станется со мной самим?
Когда образ людей, неожиданно мало меняющихся, лишь старея, и вид пригорода, меняющегося, но с каждым днём процветающего, дали Кэндзо материал для неожиданного сопоставления, он не мог не задуматься.
LXX
Вид Кэндзо, вернувшегося домой с унылым лицом, сразу привлёк внимание жены.
– Как больная?
Казалось, она хотела услышать из уст супруга ясное описание конечной судьбы, которую рано или поздно должен разделить каждый человек. Прежде чем ответить, Кэндзо ощутил некое противоречие.
– Всё в порядке. Лежит, но нет никакой опасности. Вышло, будто брат меня обманул.
В его тоне сквозила некоторая досада.
– Пусть бы обманывали, сколько угодно. Если бы случилось что-то, тогда бы…
– Не брат виноват. Брата обманула сестра. А ту обманула болезнь. Выходит, все вокруг обманываются. Самый умный, пожалуй, Хида. Как бы его супруга ни болела, его не обманешь.
– Значит, его опять не было дома?
– Конечно, нет. Не знаю, что происходило, когда было совсем плохо.
Кэндзо вспомнил золотые часы и цепочку Хида. Брат втихомолку отзывался о них как о подделке, но сам Хида старался выставлять их напоказ как настоящие. Были они подделкой или настоящими, никто не знал, где и за сколько он их купил. Даже сестра, по характеру не могущая быть безразличной к таким вещам, лишь приблизительно догадывалась об их происхождении.
– Должно быть, купил в рассрочку.
– А может, выкупил из ломбарда.
Сестра, хотя её и не спрашивали, давала брату различные объяснения. То, что для Кэндзо почти не имело значения, давало им пищу для множества предположений. И чем больше было предположений, тем более самодовольным казался Хида. Сестра так и не смогла узнать, сколько денег проходит через руки мужа или что у того было сейчас.
– В последнее время, кажется, у него есть две-три облигации.
Слова сестры о муже были так же далеки от истины, как если бы она говорила про имуществе соседа.
Хида, спокойно ставивший сестру в такое положение, был для Кэндзо непостижимым человеком. Он не понимал и самой сестры, терпевшей подобные выходки как неизбежные супружеские отношения. Но хранить строжайший секрет в денежных вопросах, при этом время от времени покупать или носить вещи, не соответствующие ожиданиям сестры, и тем приводить последнюю в изумление – до такого он не мог даже додуматься.
– В деньгах нуждается – к другим, в болезни – к другим, выходит, они просто живут вместе?
Загадка Кэндзо не находила лёгкого решения. Жена, не любившая размышлять, не добавляла никаких комментариев.
– Но и наши с тобой отношения, на взгляд со стороны, весьма странны, так что, возможно, не стоит судить о других.
– Всё то же самое. Все считают, что сами-то они хороши.
Кэндзо тут же рассердился.
– И ты считаешь себя хорошей?
– Конечно. Так же, как и вы считаете себя.
Их споры часто начинались с подобных точек. Кэндзо приписывал подобные конфликты недостатку сдержанности своей жены. Та же понимала это исключительно как вину упрямого и неуживчивого мужа.
– Пусть она и неграмотна, и не умеет шить, но мне больше нравятся такие жены, как сестра, преданные своим супругам.
– Где в наше время найдутся такие женщины?
За словами супруги скрывалось глубокое негодование, что нет никого эгоистичнее мужчин.
LXXI
У неё, не обладавшей логическим умом, были неожиданно современные взгляды. Она не выросла в семье, настолько строгой, чтобы быть скованной старомодными формальными представлениями о морали. Её отец, считавший себя политиком, почти не имел определённых взглядов на образование. Мать тоже не была по характеру такой, чтобы воспитывать детей с обычной для женщин строгостью. Она наслаждалась дома сравнительно свободной атмосферой. И окончила лишь начальную школу. Она не размышляла, однако остро чувствовала все нестыковки.
– Нельзя заставить уважать человека лишь потому, что он носит звание мужа. Если он хочет, чтобы его уважали, пусть станет достойной уважения личностью и предстанет передо мной. Мне всё равно, муж он или нет.
Как ни странно, образованный Кэндзо в этом отношении был скорее старомоден. Стремясь реализовать принцип, что он должен жить для себя, с самого начала этот человек предполагал для себя жену, существующую лишь для мужа.
– Во всех смыслах супруга должна подчиняться супругу.
Здесь крылся корень их столкновений.
Видя жену, стремящуюся утвердить своё независимое от мужа существование, Кэндзо тут же чувствовал неудовольствие. Он думал: «И это женщина». Когда подобное усиливалось, то негодование тут же превращалось в слова: «Что ты себе позволяешь». В душе жены всегда был готов ответ: «Пусть я и женщина».
– Пусть я и женщина, но разве можно так унижать?
Кэндзо иногда ясно читал это выражение на лице супруги.
– Я презираю тебя не потому, что ты женщина, а потому, что ты глупа. Если хочешь уважения, стань достойной уважения личностью.
Логика Кэндзо незаметно стала той же, что и логика, которую жена бросала ему в ответ.
Так они ходили по кругу. И, сколько ни уставали, не замечали этого.
Кэндзо иногда останавливался на этом круге. Но лишь когда его гнев утихал. Жена иногда внезапно замирала на этом круге. Однако супруга замирала лишь когда её подавленное настроение начинало таять. Тогда Кэндзо наконец прекращал кричать. И супруга начинала говорить. Они, взявшись за руки, беседовали и смеялись, но всё же не могли сойти с замкнутого круга.
Дней за десять до родов жены её отец неожиданно навестил Кэндзо. Тот, к несчастью, отсутствовал, и, вернувшись под вечер, он, услышав от жены об этом, удивился.
– Неужели у него было дело?
– Да, он сказал, что хочет кое о чём поговорить.
– О чём же?
Жена не ответила.
– Не знаешь?
– Нет. Он сказал, что придёт через два-три дня и всё подробно расскажет, так что, когда явится в следующий раз, спросите его сами.
Кэндзо не мог произнести больше ничего.
Он давно не навещал отца жены и не ожидал, что тот, несмотря на отсутствие дел, специально придёт к нему. Это недоумение заставило его говорить больше, чем обычно. Напротив, слова жены были ещё скупее, чем всегда. Однако это отличалось от немногословия, происходившего от недовольства или недружелюбия, которые супруг часто замечал в ней.
В ночь незаметно наступила настоящая зима. Когда он пристально смотрел на тонкую тень от лампы, свет оставался неподвижным, и лишь звук ветра сильно бил в ставни. Свист ветра в деревьях, и супруги, сидящие при спокойном свете лампы, какое-то время они пребывали в полной тишине.
LXXII
– Когда сегодня приходил отец, на нём не было пальто, и он мёрз, так что я дала ему ваше старое.
То двойное пальто, сшитое у деревенского портного, было настолько старым, что почти исчезло из памяти Кэндзо. Он не мог понять,
