«И ведь находятся те, кто приходит к этому „я“ с попрошайничеством. Возмутительно».

Он думал о Симаде как о самом худшем представителе подобного рода.

Было очевидным фактом, что он занимал куда более высокое общественное положение, чем Симада, с какой стороны ни посмотри. Было также очевидным фактом, что это никак не задевало его тщеславие. То, что тот, кто в прошлом обращался к нему фамильярно, теперь выражал почтение, не доставляло ему никакого удовлетворения. То, что на него смотрят как на источник карманных денег, вызывало лишь гнев.

На всякий случай он спросил мнение сестры.

– В каком же, собственно, положении находится этот человек?

– Да уж. Если зачастил с просьбами о деньгах, должно быть, совсем туго. Но, Кэн-тян, если только и делать, что потакать другим, предела таким просьбам не будет. Сколько бы денег ни было.

– Думаете, у меня много денег?

– Но в сравнении с нашим домом, у тебя денег сколько угодно.

Сестра брала за стандарт свою семью. Всё такая же болтливая, она подробно рассказала Кэндзо, как Хида никогда не приносил домой достаточно, сколько бы ни получал ежемесячно, как при небольшом жалованьи требуются значительные расходы, как из-за частых ночных дежурств одна плата за питание достигает изрядной суммы, и как ежемесячная нехватка с трудом покрывается за счёт полугодовых премий.

– И эти премии тоже не полностью попадают в мои руки. Но в последнее время мы с мужем живём неплохо, ежемесячно отправляя продукты Хико-сан и обеспечивая его, так что должно бы быть немного легче.

Живя в одном доме с приёмным сыном, но ведя отдельное хозяйство, сестра с мужем могли позволить продукты вроде моти, которое они сами готовили, или тот же сахар. Похоже, было принято, что угощение для гостей, приходящих к ним, обязательно оплачивается из их собственных средств. Кэндзо с видом человека, столкнувшегося с чем-то немыслимым, разглядывал экономическое положение этой семьи, существовавшей под влиянием своеобразного индивидуализма. Однако для сестры, не ведающей ни принципов, ни логики, не было явления более естественного.

– Кэн-тян, тебе ведь не нужно заниматься подобным. Да и у тебя есть способности, стоит подзаработать – и будет тебе сколь угодно денег.

Если молча слушать её, легко было забыть о Симаде. И всё же в конце она добавила:

– Ладно уж, если надоест, скажи, мол, как-нибудь в удобное время устрою и тому подобное, и отправь. Если же и после этого будет докучать, сделай вид, что тебя нет. Ничего страшного.

Этот совет, очень характерный для сестры, запал Кэндзо в душу.

Не добившись от родственницы ясности, он обратился с тем же вопросом к Хиге. Тот лишь ответил, что всё в порядке.

– Так или иначе, он по-прежнему владеет землёй и домом, так что точно не бедствует. К тому же Офудзи-сан исправно получает денежные переводы от Онуи-сан. Должно быть, он рассказывает всякие небылицы, так что оставь как есть.

Слова Хиды тоже, несомненно, не выходили за рамки небылиц и были довольно поверхностны.

LXI

В конце концов Кэндзо обратился к жене.

– В каком же, собственно, положении сейчас находится Симада? Я спрашивал и сестру, и Хиду, но так и не понял, как обстоят дела на самом деле.

Жена с безразличным видом посмотрела на мужа. Она, казалось, с трудом несла свой большой живот, и её растрёпанная голова лежала на красной лакированной подушке-лодочке.

– Если вы так беспокоитесь, почему бы самим не навести справки? Тогда сразу всё прояснится. Сестра-то ведь теперь с ним не общается, так что не может знать наверняка.

– У меня нет на это времени.

– Тогда просто оставьте как есть, и всё.

В ответе жены был оттенок упрёка, означавший «не по-мужски». По характеру не склонная безрассудно высказывать даже то, что у неё на душе, та не болтала лишнего даже о неприятных отношениях между её родными и супругом. Нередко она делала вид, что ничего не знает о Симаде, с которым не была знакома. В зеркале её души образ нервного мужа всегда был синонимом неуверенного в себе и неуживчивого человека.

– Оставить как есть?

Кэндзо переспросил. Жена не ответила.

– Но я до сих пор так и делал.

Жена снова не ответила. Кэндзо сердито встал и ушёл в свой кабинет.

Не только в случае с Симадой, но и между ними часто повторялась такая картина. С другой стороны, в зависимости от обстоятельств иногда возникала и противоположная ситуация.

– Говорят, Онуи-сан больна спинной чахоткой.

– С этим будет трудно.

– Говорят, надежды на выздоровление нет. И Симада беспокоится. Если она умрёт, его связь с Сибано и Офудзи-сан прервётся, и ежемесячные денежные переводы, возможно, прекратятся.

– Бедняжка, заболеть таким недугом. Она ведь ещё молода.

– Я же говорил, она на год старше меня.

– А дети есть?

– Говорят, вроде бы много. Не спрашивал, сколько точно.

Жена представила себе чувства этой госпожи, ещё не достигшей и сорока лет, уходящей из жизни и оставляющей после себя много малолетних детей. Она начала с новой тревогой думать о результатах своих близких родов. Глядя на свой тяжёлый живот, она чувствовала и жалость, и зависть к человеку, который не слишком беспокоился о ней. Муж же совершенно ничего не замечал.

– То, что Симада так беспокоится, в конце концов, происходит оттого, что он в плохих отношениях с ними. Кажется, его недолюбливают. По словам Симады, Сибано любит выпить и затевает ссоры, поэтому ни в чём не преуспевает, и ничего не поделаешь, но, похоже, дело не только в этом. Должно быть, Симада просто им надоел.

– Даже если и так, что же можно поделать, когда столько детей?

– Верно. Он военный, и, вероятно, бедствует, как и я.

– Как же, собственно, он сошёлся с этой Офудзи?

Жена немного замешкалась. Кэндзо не понял смысла. Жена перефразировала.

– Как он познакомился с госпожой этой Офудзи?

Когда Офудзи была ещё молодой вдовой и у неё возникла необходимость по делам посетить официальное учреждение, Симада, пожалев женщину, не привыкшую бывать в таких местах, оказывал ей различную помощь, и с этого начались их отношения, как Кэндзо слышал в детстве от кого-то. Но он не понимал, как применить к Симаде понятие любви.

– Должно быть, помог из корысти.

Жена ничего не сказала.

LXII

Известие о том, что госпожа Онуи страдает неизлечимой болезнью, смягчило сердце Кэндзо. Даже в прежние времена, когда они должны были часто видеться, он почти не имел случая близко пообщаться с ней, хоть и не встречались уже много лет. Садясь на место или вставая, они обычно ограничивались молчаливым поклоном. Если можно применить слово «общение» к таким отношениям, то их знакомство было крайне поверхностным и лёгким. Образ этой женщины, не оставивший яркого впечатления, но и не омрачённый неприятными воспоминаниями, был для нынешнего Кэндзо гораздо дороже, чем образы Симады или Оцунэ. И в том, что пробуждал в нём, ожесточившемся, чувство милосердия к людям. И в том, что сводил расплывчатое и разрозненное человечество к сравнительно ясному отдельному представителю. Он смотрел с сочувствием на образ той, что должна была умереть в скором времени.

Вместе с тем в его сердце шевельнулось некое корыстное чувство. Смерть Онуи-сан, которая могла наступить в любой момент, несомненно, дала бы хитроумному Симаде новый повод для вымогательства. Предвидя это, он хотел избежать подобного расклада всеми силами. Однако был не из тех, кто способен придумать, как избежать этого.

«Ничего не поделаешь, кроме как дойти до серьезного столкновения и полного разрыва».

Так он смирился. Сложа руки, он ожидал прихода Симады. И не ожидал, что до прихода старика неожиданно появится его противница – Оцунэ.

Жена, как всегда, предстала перед ним, сидящим в кабинете, и сказала: «Та самая бабка наконец пришла». Его лицо выразило скорее досаду, чем удивление. Его жена сочла такое поведение