LVIII

Когда Кэндзо вернулся из-за границы, он уже почувствовал нужду в деньгах. В его карманах не было ни единой монеты, когда после долгого перерыва обустраивал новое домашнее хозяйство в своём родном Токио.

Уезжая из Японии, он оставил свою жену с детьми на попечение её отца. Тот предоставил в их распоряжение для проживания маленький домик в своём имении. Это строение, где до своей кончины жили дед и бабка жены, было тесновато, но не слишком неприглядно. На раздвижных дверях, оклеенных разнообразной бумагой, даже сохранились рисунки Нанко и каллиграфия Хосаи, которые следовало бы считать реликвиями, напоминающими о вкусах покойных.

Отец супруги был чиновником. Он не занимал положения, позволявшего жить роскошно, но и не был настолько стеснён в средствах, чтобы позволить своей дочери и её детям, оставшимся на его попечении, испытывать трудности. К тому же жена получала от казны ежемесячное пособие. Кэндзо спокойно оставил свою семью позади.

Пока он был за границей, сменился кабинет министров. В то время отец его жены был выдвинут из сравнительно безопасной синекуры на должность, требовавшую активной деятельности. К несчастью, этот новый кабинет вскоре ушел в отставку. Отец не мог не оказаться втянутым в водоворот крушения.

Услышав об этих переменах издалека, Кэндзо устремил полный сочувствия взор на свою родину. Однако, считая, что нет особой необходимости беспокоиться о материальном положении отца жены, почти не тревожился.

Беспечный, он и по возвращении не уделял этому внимания. Даже не замечал. Он считал, что даже на двадцать иен, которые жена получала ежемесячно, можно вполне нормально прожить с двумя детьми и служанкой.

«В любом случае, платы за дом нет».

Эта беспечная мысль заставила его глаза округлиться от изумления, когда он увидел действительное положение вещей. За время отсутствия мужа жена износила всю свою повседневную одежду. Не имея иного выхода, она в конце концов перешила скромную мужскую одежду, оставленную Кэндзо, и стала её носить. В то же время из стёганых одеял полезла вата. Постельные принадлежности порвались. И всё же отец, видя это, ничего не мог поделать. После ухода с поста тот занялся биржевыми спекуляциями и растерял все свои скромные сбережения.

Вернувшийся из-за границы в высоком, до невозможности, воротничке, Кэндзо должен был молча взирать на свою семью, оказавшуюся в столь плачевных условиях. Этот щёголь был жестоко поражён иронией судьбы. Его губы не могли теперь даже горько улыбнуться.

Вскоре его багаж, состоявший лишь из книг, прибыл вслед за владельцем. В тесном пристанище он счёл глупым распаковывать его. Кэндзо начал искать новый дом. В то же время ему пришлось одновременно изыскивать деньги.

В качестве единственного средства он оставил свою должность, которую занимал до сих пор. Вследствие этого он смог получить единовременное выходное пособие. Сумма, доставшаяся ему согласно правилу, по которому после года службы при уходе с должности выдаётся половина месячного оклада, разумеется, была небольшой. Однако на эти деньги он кое-как приобрёл необходимую для повседневной жизни мебель и утварь.

С этими небольшими деньгами в кармане он вместе с одним старым другом ходил по разным лавкам подержанных вещей. Поскольку этот товарищ имел привычку, независимо от качества товара, безрассудно сбивать цену, Кэндзо пришлось потратить немало времени только на ходьбу. Подносы для чая, пепельницы, жаровни, пиалы – вещей, бросавшихся в глаза, было сколь угодно много, но тех, что можно было купить, попадалось мало. Друг говорил, чтобы сбрасывали цену, и если хозяин на это не соглашался, оставлял Кэндзо у лавки и шёл дальше. Кэндзо должен был поневоле следовать за товарищем. Если же он вдруг мешкал, друг громко окликал его издалека. Он был человеком заботливым. И в то же время – неистовым, словно не понимавшим разницы между покупкой для себя и покупкой для другого.

LVIX

Кроме повседневной мебели, Кэндзо должен был заказать новые книжные шкафы и письменный стол. Он стоял у лавки мастера, зарабатывавшего изготовлением мебели в западном стиле, и торговался с хозяином, то и дело щёлкающим на счётах.

В заказанном им книжном шкафу не было ни стеклянных дверок, ни задней стенки. Накопление пыли не входило в расчёты Кэндзо, не имевшего лишних денег. Дерево было недостаточно сухим, и когда на полки ставили тяжёлые западные книги, они прогибались до того, что становилось не по себе.

Даже на подбор такой грубой утвари он потратил немало времени. Деньги, полученные при уходе с должности, вскоре иссякли. Беспечный Кэндзо с удивлением оглядывал свой безрадостный новый дом. И вспомнил, как, будучи за границей, вынужденный заказывать одежду, он занял денег у соседа по пансиону и не знал, как их ему вернуть.

Пришло время, и от того мужчины пришло письмо с просьбой, если возможно, изыскать средства. Кэндзо сидел перед новым высоким письменным столом и какое-то время разглядывал его письмо.

Пусть и недолгое, но воспоминание об этом человеке, с которым он жил вместе в далёкой стране, сохраняло для Кэндзо некую приятную свежесть. Тот был выпускником того же учебного заведения, что и он. Год окончания тоже не сильно отличался. Однако между финансовыми возможностями этого господина, прибывшего по официальному поручению под предлогом изучения неких важных вопросов в качестве солидного чиновника, и стипендией Кэндзо была пропасть, не поддающаяся сравнению.

Он снимал не только спальню, но и гостиную. По вечерам тот надевал красивую ночную рубашку с вышивкой на атласе и подолгу сидел у камина, читая книги. Кэндзо, запертый в тесной комнате с ориентацией на север, тайно завидовал его положению.

У того же Кэндзо был даже печальный опыт экономии на обедах. Однажды, возвращаясь с прогулки, он шёл по большому парку без цели, поедая купленные по дороге сандвичи. Защищаясь от косого дождя зонтом, который держал в руках, он с трудом раз за разом набивал рот тонко нарезанным мясом и хлебом, держа их в другой руке. Он несколько раз собирался присесть на скамейку, но колебался. Скамейки были все мокрыми от дождя.

В другой раз он в обед открывал банку с печеньем, купленной в городе. И, не запивая ни чаем, ни водой, разжёвывал хрустящие твёрдые кусочки и с усилием проглатывал их, используя силу слюны.

В ещё один раз он, как извозчики и рабочие, перекусил чисто символически в сомнительном дешёвом ресторанчике. Спинки сидений там были высокими, как ширма, и нельзя было одним взглядом окинуть всё помещение, как в обычной столовой, но можно было свободно разглядывать лица сидящих в одном ряду. Все они выглядели так, что было неизвестно, когда те мылись в последний раз.

Видимо, жизнь Кэндзо вызывала у этого соседа по пансиону жалость, и он часто приглашал его на ланч. Водил в общественную баню. Во время чаепития приходил за своим соседом. Кэндзо занял у этого господина деньги, когда они уже довольно хорошо сблизились.

Тогда он с видом, будто выбрасывает какую-то бумажку, небрежно вручил Кэндзо две пятифунтовые ассигнации. Разумеется, не сказал, когда их вернуть. Кэндзо же думал, что как-нибудь уладит этот вопрос по возвращении в Японию.

Вернувшись на родину, Кэндзо хорошо помнил об этих банкнотах. Однако до получения письма с напоминанием он не думал, что нужно так срочно возвращать деньги. Оказавшись в тупике, поневоле отправился к одному старому другу. Он знал, что тот небогат. Но понимал, что его положение куда более гибкое, чем его собственное. Друг действительно удовлетворил его просьбу и предоставил ему нужную сумму. Он немедленно отнёс эти деньги тому, кто помог ему за границей. А с другом, у которого только что занял, договорился возвращать долг по десять иен в месяц.

LX

Обосновавшись, наконец, в Токио, Кэндзо осознал, насколько скудным было его материальное положение. И всё же, пока в его сердце постоянно присутствовало осознание собственного превосходства в других, не связанных