Вскоре Кэндзи переоделся в ночное кимоно и лёг в свою постель. И предал свою голову, мутную и беспокойную, во власть тихой ночи. Ночь была слишком тёмной, чтобы очистить эту муть, но достаточно спокойной, чтобы остановить её беспокойное движение.

На следующее утро он проснулся от голоса жены, звавшей его по имени.

– Уже время.

Жена, ещё не вставшая с постели, протянула руку и смотрела на карманные часы, взятые с его прикроватной тумбочки. С кухни доносился звук ножа, что-то режущего на разделочной доске.

– Служанка уже встала?

– Да. Я только что ходила будить её.

Жена разбудила служанку и снова вернулась в постель. Кэндзо тут же поднялся. Та тоже встала одновременно с ним.

О вчерашнем событии они не сказали друг другу ни слова, словно совершенно забыли о нём.

LII

Они не обращали никакого внимания и не задумывались о своём поведении. В глубине души они сознавали, что связаны свойственной лишь им двоим кармой. И хорошо понимали, что эта карма совершенно непонятна всем остальным. Потому у них даже не возникало сомнений, не покажутся ли они странными со стороны непосвящённым в их семейные дела.

Кэндзо молча вышел из дома и, как обычно, отправился на работу. Однако прямо во время чтения лекции он вдруг представлял себе болезнь жены. Перед его глазами неожиданно возникали тёмные глаза супруги, словно видевшие страшный сон. Тогда ему тут же захотелось сойти с высокой кафедры и вернуться домой. Или же ему казалось, что вот-вот за ним придут из дома. Он смотрел на дальнюю дверь в противоположном конце просторной аудитории, находясь в её углу. Он смотрел вверх на высокий куполообразный потолок, похожий на перевёрнутую чашу шлема. Тот потолок, искусно сооружённый из множества ярусов лакированных брусьев. Наконец его взгляд упал на множество молодых людей, с почтительным видом слушавших его слова, их чёрные головы внизу. И тогда он был вынужден внезапно вернуться к реальности.

Хотя Кэндзо так мучился из-за болезни жены, сравнительно мало боялся преследований со стороны Симады. Он считал того старика упрямым и жадным. Однако, с другой стороны, презирал его, считая неспособным в полной мере проявить эти черты. Лишь трата драгоценного времени на ненужные беседы была для Кэндзо досаднее, чем для человека иного склада.

«Интересно, что он скажет в следующий раз?»

Ожидание нападения и молчаливое беспокойство об этом, звучавшее в словах Кэндзо, побудили жену сказать:

– В конце концов, вы же знаете. Гораздо лучше порвать отношения, чем беспокоиться о таком.

Кэндзо в душе согласился с словами супруги. Однако на словах он, напротив, ответил противоположное.

– Я не так уж беспокоюсь о таком типе. Ведь изначально в этом нет ничего страшного.

– Никто и не говорит, что страшно. Но это же должно быть хлопотно, даже для вас.

– В мире полно вещей, от которых нельзя отказаться лишь по той простой причине, что они хлопотны.

После такого разговора с женой, содержавшего некоторую долю упрямства, Кэндзо, когда Симада пришёл в следующий раз, хотя и был занят больше обычного, всё же не смог отказаться от встречи.

То, о чём старик хотел поговорить, было, как и предполагала жена, снова денежным вопросом. Возможно, он подумал, что ждать подходящего момента бесполезно, но, невзирая на наличие или отсутствие возможности, наконец начал теснить Кэндзо.

– У меня некоторые трудности. Поскольку мне не к кому больше обратиться, я должен попросить вас…

Где-то в словах старика сквозила наглость, словно тот считал, что с ним обязаны согласиться из чувства долга. Однако это не проявлялось настолько сильно, чтобы задеть Кэндзо за живое в части его самолюбия.

Хозяин дома встал, принёс из кабинета свой бумажник и положил перед Симадой столько банкнот, сколько смог наскрести. Тот сделал странное лицо.

– Я, разумеется, не могу дать вам столько, сколько вы просите. Но это всё, что у меня есть.

Кэндзо раскрыл бумажник и показал Симаде. А после его ухода, бросив пустой кошелёк в гостиной, снова прошёл в кабинет. Жене он не сказал ни слова о том, что дал тому денег.

LIII

На следующий день Кэндзо, вернувшись в обычный час, сел за письменный стол и устремил взгляд на лежавший, как всегда, на своём месте бумажник, с которым накануне обходились так бережно. Сделанный из кожи, этот большой кошелёк, складывавшийся пополам, был для его обладателя скорее излишне роскошной, высококачественной вещью. Он купил его на самой оживлённой улице Лондона.

Теперь, когда сувениры, привезённые из-за границы, уже почти совсем не вызывали в нём интереса, и этот бумажник представлялся ему не более чем бесполезной безделушкой. Усомнившись, зачем это его жене вздумалось так аккуратно положить его на прежнее место, он лишь бросил ироничный взгляд на пустой кошелек и не притрагивался к нему еще несколько дней.

Как-то раз настал день, когда ему понадобились деньги. Кэндзо взял бумажник со стола и сунул его жене прямо под нос.

– Эй, положи сюда немного денег.

Супруга, держа в правой руке линейку, снизу вверх посмотрела на мужа.

– Но там же должны быть.

После ухода в тот раз Симады она не пыталась ничего расспрашивать у мужа. И то, что старик забрал у него деньги, так и не стало темой для разговора между ними. Кэндзо подумал, что она говорит так, не зная о случившемся.

– Я уже отдал их. Бумажник уже давно пуст.

Казалось, жена по-прежнему не осознавала своей ошибки. Бросив линейку на татами, она протянула руку к мужу.

– Дай-ка посмотреть.

С видом, говорящим «какая глупость», Кэндзо передал ей бумажник. Жена заглянула внутрь. Оттуда выпало четыре или пять ассигнаций.

– Смотри, всё-таки есть деньги.

Сопровождаемые лёгкой улыбкой, выражавшей гордость за свою победу, её движения были подобны движениям того, кто её одержал. Зажав в пальцах покрытые пятнами и сплошь помятые банкноты, она на мгновение подняла их до уровня груди, показывая ему.

– Когда ты их туда положила?

– После того, как тот человек ушёл.

Своей заботливостью жена скорее удивила Кэндзо, чем обрадовала. Та супруга, которую он знал, была не из тех женщин, что часто совершают такие продуманные поступки.

«Неужели она, бедняжка, пожалела меня за то, что Симада украл деньги?»

Так он подумал. Однако он не стал спрашивать её о причинах и выяснять это. Она же, в конце концов не изменив своей сдержанности, также не стала по своей воле утруждать себя объяснениями. Положенные ею деньги были таким образом молча приняты и молча потрачены.

Тем временем живот жены постепенно увеличивался. Её движения становились тяжёлыми, и она начала тяжело дышать. Настроение тоже часто менялось.

– На сей раз, возможно, мне не выкарабкаться.

Иногда, неизвестно чем вызванные, эти слова сопровождались у неё слезами. Обычно Кэндзо не обращал на это внимания, но иногда не мог не отреагировать.

– С чего бы это?

– Сама не знаю, почему, но не могу отделаться от таких мыслей.

За этими словами, за которыми не могли последовать ни вопросы, ни объяснения, всегда скрывалось нечто смутное. Это нечто, передаваемое простыми выражениями, ускользало в недосягаемую для слов даль. Словно бы звук колокольчика проникал в тонкий мир, недоступный для барабанных перепонок.

Она вспоминала жену старшего брата Кэндзо, умершую от токсикоза. И сопоставляла это со своим прошлым, когда, рожая старшую дочь, страдала от того же. Она думала, что тогда ей удалось пройти через опасный момент в период беременности: если бы пища не усваивалась еще несколько дней, ей должны были бы сделать питательную клизму, и ей казалось тогда, что скорее само её выживание было случайностью.

– Женщина – жалкое создание.

– Такова женская доля, ничего не поделаешь.

Ответ Кэндзо был обыденным. Однако, по его собственному критическому осмыслению, он был