Она была женщиной весьма искусной в лжи. Приемная мать была способна тут же расплакаться в любой ситуации, если видела в этом выгоду для себя. Она, считавшая Кэндзо всего лишь ребёнком и не скрывавшаяся от него, сама того не ведая, полностью обнажила перед ним свою изнанку.

Однажды Оцунэ, сидя с одним гостем, так ругала некую даму по имени Ко, что было неприятно слушать, но когда та случайно навестила её после ухода гостя, Оцунэ начала расточать ей льстивые комплименты. В конце концов, она дошла до того, что солгала, заявив, что только что ушедший гость очень хвалил Ко. Кэндзо рассердился.

– Врёшь!

С присущей такому ребёнку прямотой он выложил всё перед той дамой. После её ухода Оцунэ сильно разозлилась.

– Когда я с тобой, мне до смерти стыдно!

Кэндзо почувствовал, что лучше бы у неё поскорее сгорело лицо от стыда.

В глубине его души постоянно таилось невольное отвращение к ней. Как бы ни любила его Оцунэ, она таила в своей личности нечто уродливое, что не позволяло ему отвечать ей взаимностью. И тот, кто лучше всех знал про это уродство, был не кто иной, как избалованный ребёнок, взращённый в её объятиях.

XLIII

Тем временем между Симадой и Оцунэ произошло нечто странное.

Однажды ночью Кэндзо внезапно проснулся и увидел, что супруги яростно ругаются рядом с ним. Происшествие было для него неожиданным. Он заплакал.

На следующую ночь его сон снова был прерван такими же ссорами. Снова плачь.

По мере того как эти шумные ночи следовали одна за другой, их брань становилась всё громче. В конце концов, обе стороны пустили в ход руки. Звуки ударов, топота, крики пугали его маленькое сердце. Вначале их ссоры прекращались, когда он начинал плакать, но теперь они продолжались независимо от того, спал ребенок или бодрствовал.

Детский ум Кэндзо не мог понять, почему эта незнакомая ему картина повторялась каждую ночь глубоко за полночь. Он просто ненавидел её. Не ведая ни морали, ни правоты, природа научила его просто ненавидеть это.

Вскоре Оцунэ рассказала ему факты. Согласно её рассказу, она была самым добрым человеком на свете. Напротив, Симада был ужасным злодеем. Но хуже всех была госпожа Офудзи. Когда она употребляла слова «та» или «та женщина», на её лице появлялось выражение невыносимой досады. Из глаз текли слёзы. Однако эти яростные выражения лишь портили настроение Кэндзо и не имели иного эффекта.

– Она мой враг. Враг и тебе, и матери. Я должна стереть её в порошок, я должна отомстить.

Оцунэ скрежетала зубами. Кэндзо захотелось поскорее уйти от неё подальше.

Он скорее предпочитал Симаду, чем Оцунэ, которая постоянно была рядом с ним и с утра до вечера пыталась сделать его своим сторонником. Тот Симада, в отличие от прежнего, часто отсутствовал дома. Он возвращался всегда поздно ночью. Следовательно, днём у них редко была возможность встретиться.

Но каждую ночь Кэндзо видел его при свете тусклой лампы. Видел его злобные глаза и дрожащие от гнева губы. Слышал его злой голос, вырывавшийся из горла, словно клубы дыма.

И всё же иногда, как и прежде, брал Кэндзо с собой на улицу. Он совсем не пил сакэ, но очень любил сладкое. Однажды вечером он взял с собой Кэндзо и дочь госпожи Офудзи, Онуи, и, возвращаясь с прогулки по оживлённой улице, зашёл в лавку, где подавали сладкий суп сируко. Это было первое знакомство Кэндзо с госпожой Онуи. Потому они даже как следует не взглянули друг на друга. Совсем не разговаривали.

Когда же вернулись домой, Оцунэ сначала спросила Кэндзо, куда его водил Симада. Затем поинтересовалась, не заходили ли они в дом госпожи Офудзи. Наконец, стала допрашивать, с кем он ходил в лавку сируко. Несмотря на предупреждение Симады, Кэндзо рассказал всё как было. Однако подозрения Оцунэ от этого не рассеялись. Она задавала каверзные вопросы, пытаясь выудить побольше фактов.

– И та была с вами? Говори правду. Если скажешь, мама даст тебе что-нибудь вкусное, ну говори. И та женщина была? Да?

Она всячески пыталась заставить его сказать, что та была. В то же время Кэндзо решил ни за что не говорить. Она подозревала Кэндзо. Последний презирал её.

– Ну и о чём с ней разговаривал отец? Больше с ней или с тобой?

В душе Кэндзо, не давшего ответа, лишь росло неудовольствие. Но Оцунэ не была той, кто останавливался на малом.

– Куда он тебя посадил в лавке сируко? Справа? Слева?

Вопросы, порождённые ревностью, не кончались. В этих речах она, безжалостно обнажая свою личность и не глядя на себя, не замечала, как теряет расположение приёмного сына, не достигшего и десяти лет.

XLIV

Вскоре Симада внезапно исчез с глаз Кэндзо. Их прежнее жилище, зажатое между переулком, выходившим на набережную, и оживлённой главной улицей, тоже внезапно куда-то исчезло. Кэндзо, оставшийся наедине с Оцунэ, обнаружил себя в незнакомом странном доме.

Перед тем домом была лавка – то ли риса, то ли мисо, – с верёвочной занавеской у входа. Его память связывала ту большую лавку с варёными соевыми бобами. Он до сих пор помнил, как ел их каждый день. Однако о своём новом жилище он не мог вызвать в памяти никакого образа. «Время» стёрло для него это грустное воспоминание.

Оцунэ рассказывала о Симаде каждому встречному. Плакала, говоря: «Как досадно, как досадно. Я умру и отомщу ему как призрак».

Её ярость лишь отдаляла от неё сердце Кэндзо.

Она, расставшись с мужем, хотела сделать приемного сына своей единственной собственностью. И верила, что так оно и есть.

– Теперь ты моя единственная опора. Хорошо? Ты должен быть сильным.

Каждый раз, когда она просила об этом, Кэндзо упрямился. Он никак не мог дать ей тот приятный ответ, какой дал бы послушный ребёнок.

В душе Оцунэ, желавшей сделать Кэндзо своей вещью, постоянно правила не доброта, а скорее злоба, движимая жадностью. Это без всякой причины отбрасывало неприятную тень в сердце невинного Кэндзо. Однако во всём остальном тот был совершенно беспечен.

Их жизнь вдвоём продолжалась недолго. Были ли тому причиной материальные лишения или же новый брак Оцунэ вынудил изменить устоявшийся порядок вещей, он, поскольку был ещё слишком мал, совершенно не понимал. Во всяком случае, она тоже внезапно пропала. И тогда он незаметно вернулся в свой родной дом.

«Если подумать, это словно чужая жизнь. Не верится, что это было со мной».

Воспоминания, возникавшие в памяти Кэндзо, были слишком далеки от его нынешнего «я». И всё же он должен был вспоминать своё прошлое, похожее на жизнь другого человека. Более того, делать это с неприятным чувством.

– А та госпожа Оцунэ тогда снова вышла замуж в дом, кажется, Хатано?

Жена всё ещё помнила адрес на том длинном письме, которое Оцунэ прислала мужу несколько лет назад.

– Наверное. Я тоже не очень хорошо помню.

– А тот Хатано, наверное, ещё жив?

Кэндзо даже никогда не видел лица Хатано. Жив он или мёртв, разумеется, не приходило ему в голову.

– Разве он не был инспектором полиции?

– Не знаю.

– Но ведь вы сами так говорили.

– Когда?

– Когда вы показывали мне то письмо.

– Неужели?

Кэндзо немного припоминал содержание того длинного письма. В нём были перечислены лишь тяготы, которые она перенесла, заботясь о маленьком Кэндзо. Что из-за отсутствия молока она с самого начала кормила его лишь жидкой кашей, что у него были проблемы с недержанием мочи по ночам, и тому подобные подробности, и среди всего этого, после пространного описания всех пережитых обстоятельств, было написано, что её родственник-судья из Кофу присылает ей деньги каждый месяц,