Кэндзо часто спускался вниз и переходил улицу, чтобы спуститься по каменным ступеням прямо напротив. Таким образом он часто взбирался на статую Будды. Цепляясь за складки одежды, хватаясь за рукоять посыха, добирался до того, что мог дотянуться рукой до плеча сзади или коснуться головой шляпы, но дальше ничего не мог поделать и снова спускался.

Он также помнил дом с красными воротами по соседству с тем квадратным домом и бронзовым Буддой. Дом с красными воротами находился в тупике, в двадцать кэн (в одном кэн около 1,82 м) от узкой улицы, в конце извилистой тропинки. Его задняя часть была покрыта густыми зарослями.

Если пройти узкую улицу до конца и свернуть налево, была длинная дорога вниз. Та дорога, возникавшая в памяти Кэндзо, была выложена нерегулярными каменными ступенями сверху донизу. Возможно, от времени камни сдвинулись, и ступени были неровными. Из щелей между камнями росла трава, колышащаяся на ветру. И всё же это была дорога, по которой ходили люди. В своих дзори он много раз поднимался и спускался по тем высоким каменным ступеням.

В конце спуска была ещё одна дорога вниз, и впереди на возвышенности темнела роща криптомерий. Как раз между теми двумя спусками, в низине слева, стоял ещё один дом с соломенной крышей. Дом был углублён от улицы и слегка смещён вправо, но часть, выходившая на улицу, была устроена как простая чайная, и обычно там даже стояло две-три скамейки.

Если заглянуть сквозь щели в тростниковой занавеси, внутри можно было увидеть пруд, обнесённый камнями. Над прудом вилась беседка с глициниями. Две опоры, поддерживавшие оба конца, выступавшие над водой, были вкопаны в пруд. Вокруг было много азалий. В нём туда-сюда сновали тени красных карпов. Кэндзо очень хотелось поймать тех рыб, красневших, словно мираж, в мутной воде.

Однажды, выбрав момент, когда никого не было дома, он привязал к концу неуклюжей удочки из бамбука хотеи леску с крючком и забросил её в пруд с наживкой, и его тут же напугало странное подёргивание. Когда эта сильная тяга, грозившая утащить его на дно, передалась ему в руку, он испугался и тут же бросил удочку. А на следующий день обнаружил красного карпа длиной более сяку, спокойно плавающего на поверхности. Он испугался.

«С кем же я жил в то время?»

У него не было никаких воспоминаний. Его голова была словно чистый лист. Однако, если подумать, опираясь на логику, пришлось бы признать, что он жил с супругами Симада.

XXXIX

Затем сцена внезапно переменилась. Грустная деревня внезапно исчезла из его памяти.

И тогда перед ним смутно возник маленький дом с решётчатыми окнами на фасаде. Тот дом без ворот находился на улице, похожей на переулок. Улица была длинной и узкой. И изгибалась и направо, и налево.

Подобно его смутным воспоминаниям, его дом всегда был тёмным. Он не мог связать солнечный свет с тем местом.

Там он заболел оспой. Когда вырос и услышал, говорили, что это была натуральная оспа, вызванная прививкой. Он катался по полу в тёмной комнате с решётчатыми окнами. Плакал и кричал, расчёсывая и срывая болячки по всему телу, где попало.

Он также случайно обнаружил себя маленьким в большом здании. В, казалось бы, разделённых, но соединённых перегородками комнатах кое-где были люди. Татами или тонкие циновки на пустых местах желтели, делая окрестности безлюдными, как храмовый зал. Он находился на высоком месте. Там он ел обед в коробке. И уронил что-то, похожее на суши-инари, где тофу был перевязан сушёной тыквой. Он, ухватившись за перила, много раз заглядывал вниз. Но никто не поднял это. Взрослые, бывшие с ним, были всецело поглощены происходящим на сцене. На сцене шатающиеся столбы колебались, и большой дом рухнул. Тогда из-под разрушенной крыши вышел, важничая, военный с усами. В те времена у Кэндзо ещё не было понятия о театре.

В его голове тот спектакль и сокол были связаны без всякой причины. Когда сокол внезапно полетел наискосок в сторону видневшейся вдали зелёной бамбуковой рощи, кто-то рядом с ним закричал: «Сбился!» Тогда кто-то другой захлопал в ладоши, пытаясь вернуть того сокола. Память Кэндзо здесь обрывалась. Он даже не помнил толком, что видел раньше – спектакль или сокола. Следовательно, он также не мог точно сказать, что было раньше – жизнь в деревне, где виднелись лишь поля и заросли, или жизнь в тёмном доме, выходившем на узкую городскую улицу. И в его воспоминаниях о той эпохе почти не было следов людей.

Однако супруги Симада чётко возникли в его сознании как его родители вскоре после того.

В то время супруги жили в странном доме. Сразу от входа нужно было свернуть направо и подняться на три каменные ступеньки вдоль чужого забора. Оттуда шла аллея шириной около трёх сяку, которая вела на широкую оживлённую улицу. Слева, свернув с коридора, нужно было, наоборот, спуститься на две-три ступеньки. И там была прямоугольная комната. Земляной пол вдоль комнаты тоже был прямоугольным. Если выйти с земляного пола на улицу, можно было увидеть большую реку. По ней туда-сюда ходило множество кораблей под белыми парусами. На набережной между сваями были сложены поленницы дров. Пустое пространство между сваями полого спускалось к воде. Из щелей в каменной стене часто выставляли клешни крабы-самураи.

Дом Симады находился в середине, в одной из трёх частей, на которые было разделено это длинное владение. По-видимому, изначально оно принадлежало богатому горожанину, и прямоугольная комната, выходившая на набережную, была его лавкой, но кем был тот владелец и почему он покинул то место, – всё это были тайны, лежащие за пределами знаний Кэндзо.

Одно время тот просторный зал снимал какой-то иностранец. Он учил людей английскому. Поскольку дело было в старые времена, когда заморских гостей называли «идзэн», Оцунэ, жена Симады, боялась их, словно жила вместе с монстрами. Правда, у того иностранца была привычка ходить в тапочках вплоть до веранды комнаты, снимаемой Симадой. Когда Оцунэ лежала с зелёным лицом, жалуясь на недомогание, тот подходил к той веранде, заглядывал в комнату и выражал соболезнования. Были ли те соболезнования на японском, на английском или лишь знаками, Кэндзо совершенно не знал.

XL

Иностранец со временем исчез. Когда маленький Кэндзо вдруг обратил на это внимание, та большая комната уже превратилась в нечто под названием «ацукайдзё».

«Ацукайдзё», по-видимому, было чем-то вроде нынешнего районного управления. Все сидели за низкими столами, выстроенными в ряд, и занимались бумажной работой. Поскольку дело было во времена, когда столы и стулья не использовались так широко, как сегодня, сидеть на татами, вероятно, не было таким уж неудобством. И те, кого вызывали, и те, кто приходил по своей воле, все снимали свои гэта на земляном полу и почтительно подходили к столам.

Симада был начальником того управления. Следовательно, его место было устроено в самом дальнем конце, далеко от входа. Сколько там было людей и столов от того места до решётчатых окон, из которых была видна река, поворачивавших под прямым углом, память Кэндзо не могла сказать точно.

Поскольку жилище Симады и управление были, по сути, всего лишь перегороженными частями одного длинного дома, он имел немалые удобства, не говоря уже о явках на службу и уходах с неё. В хорошую погоду ему не приходилось ступать на землю. В дождливые дни он избавлялся от хлопот с зонтом. Он ходил на службу прямо с веранды своего дома. И возвращался домой по той же веранде.

Такая связь делала маленького Кэндзо весьма смелым. Он иногда появлялся в официальном месте, и все обращали на него внимание. Возомнив о себе, он баловался красными чернилами в письменном