– Пока так, ничего.

Жена вспомнила недавний случай, когда тайком от мужа заложила своё платье. У супруга была пессимистическая философия, что рано или поздно он может оказаться в том же положении, что и его брат.

В прошлом он, хоть и бедный, стоял в одиночку против всего мира. Теперь же он вёл урезанную, бедную жизнь, и при этом окружающие считали его опорой. Это было для него тягостно. Мысль о том, что такой, как он, считается самым успешным среди родственников, была ещё более печальной.

XXXIV

Брат Кэндзо был мелким чиновником. Он служил в одном большом управлении в центре Токио. Ему казалось своеобразной дисгармонией, что его жалкая фигура так долго находилась в том величественном здании.

– Такие, как я, уже старые и никудышные. Ведь молодые и полезные люди появляются один за другим.

В том здании сотни людей работали день и ночь без устали. Его существование, с его истощёнными силами, было, несомненно, чем-то вроде бесформенной тени.

– О, как надоело.

В его сознании, не любившем активности, постоянно таилась такая мысль. Он был болезненным. И состарился раньше своих лет. Он высох раньше своих лет. И со своим нездоровым цветом лица он работал так, словно шёл на смерть.

– В конце концов, я не сплю по ночам, так что это сказывается на здоровье.

Он часто простужался и кашлял. Иногда у него даже поднималась температура. И тогда эта температура неизменно пугала его, словно предвестник чахотки.

Фактически, его профессия была тягостной даже для крепкого юноши. Он был вынужден ночевать в управлении через ночь. И работать сутками напролёт. На следующее утро он возвращался домой в оцепенении. Иногда у него не было сил что-либо делать целый день, и он лишь лежал, совершенно разбитый.

И всё же был вынужден работать ради себя и своей семьи.

– На этот раз, кажется, немного опасно, не мог бы ты кого-нибудь попросить?

Каждый раз, когда ходили слухи о реформах или сокращениях, Кэндзо часто слышал от него такие слова. Когда он был в отъезде из Токио, даже несколько раз специально писал ему с просьбами. Каждый раз он называл имена тех или иных влиятельных людей. Но Кэндзо лишь знал их по именам, и ни с кем из них у него не было такой близости, чтобы можно было взять и попросить гарантировать положение его брата в ведомстве. Кэндзо оставалось лишь сидеть, подперев щёку, и размышлять.

Переживая эти тревоги снова и снова, он с давних пор и до сегодняшнего дня занимался одной и той же работой, не продвинувшись ни на шаг. Его жизнь (а он был на семь лет старше Кэндзо) была подобна механизму, не знающему перемен, и в ней не было заметно ничего, кроме постепенного истощения.

– Казалось бы, за двадцать четыре-пять лет такой работы можно было бы чего-то достичь.

Кэндзо иногда хотелось охарактеризовать своего брата этими словами. Он словно видел перед собой того брата, который в прошлом любил щеголять и не любил учиться. Этот человек играл на сямисэне, учился играть на кото, лепил шарики из моти и бросал их в котёл, варил агар-агар и охлаждал его в формах, – всё его время в те дни тратилось лишь на еду и развлечения.

– Если сказать, что всё это – дело его собственных рук, то, пожалуй, так оно и есть.

До такой степени он был ленив, что это стало его частым сетованием, которое он изливал другим.

После того, как его братья умерли, он естественным образом унаследовал родной дом Кэндзо и, дождавшись смерти отца, сразу же продал строение с участком. На эти деньги выплатил старые долги и переехал в маленький домишко. Затем он распродал вещи, которые не помещались в новом жилище.

Вскоре брат стал отцом троих детей. Старшая дочь, которую тот любил больше всех, с юных лет заболела злокачественным туберкулёзом, и он приложил все усилия, чтобы спасти её. Но всё, что мог сделать, оказалось совершенно тщетным перед жестокой судьбой. Когда она, наконец, скончалась после двух лет болезни, комоды в его доме были совершенно пусты. Не только хакама, необходимые для церемоний, но даже простое хаори с гербом отсутствовали. Он взял у Кэндзо его поношенную за границей европейскую одежду и, бережно нося её, брёл на службу.

XXXV

Спустя два-три дня брат Кэндзо действительно, как и предполагала жена, пришёл вернуть хакама.

– Прошу прощения, что так поздно. Спасибо.

Он вынул из платка и положил перед женой хакама, сложенное вдвое по краям и аккуратно свёрнутое на деревянной доске. По сравнению с прошлыми временами, когда он, будучи тем ещё щёголем, терпеть не мог даже носить с собой какие-либо свёртки, нынешний брат совершенно утратил всякий лоск. Зато исчезла и сальность. Своими шершавыми руками он ухватил угол грязного платка и аккуратно сложил его.

– Хорошее хакама. Недавно сшили?

– Нет. У меня нет на это смелости. Оно у меня с давних пор.

Жена вспомнила, как муж сидел в этом хакама во время свадьбы, стараясь выглядеть важным. Тот брат не присутствовал на той свадебной церемонии, проведённой весьма скромно в далёком месте.

– Да? Вот как. Теперь, когда ты говоришь, мне тоже кажется, что я где-то его видел, но старые вещи всё же прочнее. Совсем не износились.

– Он редко надевает хакама. И всё же, как он смог решиться купить такую вещь, когда был один? Мне до сих пор удивительно.

– Возможно, он специально заказал эту одежду, чтобы надеть на свадьбу.

Они со смехом поговорили о той необычной свадебной церемонии.

Отец жены привез свою дочь из Токио и нарядил её в фурисодэ, а сам даже не приготовил подобающего церемониального наряда. Он был в одном лишь скромном кимоно, распущенном, и в конце концов даже сел по-турецки. Кэндзо, у которого не было никого, кроме одной старухи, с кем можно было бы посоветоваться, был в ещё большем затруднении. У него не было никакого плана относительно свадебной церемонии. Поскольку изначально была договорённость, что они поженятся после возвращения в Токио, в том месте не было даже свата. Кэндзо прочёл нечто вроде памятки, присланной тем сватом для справки. Это был, несомненно, важный документ, написанный на прекрасной бумаге, но в нем в качестве примеров приводились лишь «Адзума кагами» и тому подобное, и никакой практической пользы от неё не было.

– Не было ничего из того, что положено. К тому же, край чашки для сакэ был с трещиной.

– Но вы все же обменялись брачными чашами?

– Да. Потому-то наши супружеские отношения такие неустойчивые.

Брат горько усмехнулся.

– Кэндзо тоже большой педант, так что вам, наверное, нелегко.

Жена лишь замеялась. Не казалось, что она придаёт особого значения словам брата.

– Кажется, он скоро должен вернуться.

– Сегодня я должен его подождать и поговорить о том деле…

Брат остался, жена вдруг встала и прошла в столовую посмотреть на часы. Выйдя оттуда, она держала в руках те документы.

– Они вам нужны?

– Нет, я принёс их лишь для справки, так что, наверное, не нужны. Вы уже показали их Кэндзо?

– Да, показала.

– И что он сказал?

Жене нечего было ответить.

– Там внутри много бумаг. И разных.

– Отец тщательно хранил их, опасаясь, как бы чего не вышло.

Супруга не сказала, что по просьбе мужа она прочла за него самую, казалось бы, важную часть. Брат тоже перестал говорить о документах. Они потратили время до возвращения Кэндзо на пустые разговоры. Последний же вернулся примерно через полчаса.

XXXVI

Когда он, как обычно, переоделся и вышел в гостиную, те самые документы, перевязанные тонкой красно-белой ниткой, лежали на коленях у брата.

– На днях…

Брат своими сухими пальцами затянул