– Я только что взглянул, и там затесалось кое-что, не нужное тебе.

– Вот как?

Кэндзо понял, что брат долгое время не заглядывал в эти, казалось бы, важные документы. Брат также заметил, что его родственник не слишком старательно их изучал.

– Там есть прошение о переводе документов Оёси.

Оёси было имя жены брата. Оба не ожидали, что оттуда появится прошение на имя начальника района, необходимое для его женитьбы на той женщине.

Брат развёлся с первой женой. Вторая жена умерла. Когда последняя болела, он, не проявляя особого беспокойства, частенько уходил из дома. Казалось, был спокоен, думая, что это просто токсикоз и всё в порядке, но даже после того, как состояние ухудшилось, он по-прежнему не менял своего поведения, и люди истолковали это как обращение с нелюбимой женой. Кэндзо тоже думал, что, возможно, так оно и есть.

Когда он женился в третий раз, то сам назвал желаемую женщину и испросил согласия отца. Однако с младшим братом он не посоветовался. Из-за этого недовольство своенравного Кэндзо по отношению к брату распространилось и на невинную невестку. Он заявлял, что не желает называть сестрой человека без образования и положения, и мучил слабовольного брата.

– Какой же он неуживчивый.

Такие слова, звучавшие в кулуарах, скорее делали его ещё более упрямым, нежели заставляли задуматься. Он, впавший в дурные последствия учёности, словно бы ценившей условности, сам того не ведая, имел склонность признавать своё невежество и тем кичиться. Он с чувством стыда оглядывался на себя в те времена.

– Если там затесалось прошение о переводе, я верну его вам, заберите, пожалуйста.

– Нет, это копия, так что и мне не нужна.

Брат даже не прикоснулся к красно-белой нитке. Кэндзо вдруг захотелось узнать дату.

– Когда же это было? Когда вы подавали его в районное управление?

– Это уже давно.

Брат лишь сказал это. На его губах промелькнула тень улыбки. Он ещё не был настолько стар, чтобы забыть те времена, когда после двух неудач он наконец сошёлся с женщиной, которая ему нравилась. В то же время был уже не настолько молод, чтобы говорить об этом.

– Сколько вам было лет? – спросила жена.

– Оёси? Оёси на год младше Осуми.

– Ещё молодая.

Брат ничего не ответил на это и вдруг принялся развязывать перевязь документов, лежавших у него на коленях.

– Тут ещё и это затесалось. Это тоже не имеет к тебе отношения. Я тоже удивился, когда только что увидел, вот.

Он без труда вынул из груды старых бумаг один документ. То был черновик заявления о рождении его старшей дочери по имени Киёко. В фразе «Вышеупомянутая родилась в одиннадцать часов пятьдесят минут утра двадцать третьего числа сего месяца» лишь слова «двадцать третьего числа сего месяца» были зачёркнуты, а поверх шли проеденные молью неровные линии.

– Это тоже почерк отца, верно?

Он с важным видом повернул тот клочок бумаги в сторону Кэндзо.

– Смотри, молью проедено. Впрочем, так и должно быть. Ведь подано не только заявление о рождении, но и о смерти.

Брат тихо прочитал про себя дату рождения дочери, умершей от туберкулёза.

XXXVII

Брат был человеком прошлого. Блестящее будущее уже не лежало перед ним. Сидя лицом к лицу с этим человеком, склонным оглядываться по любому поводу, Кэндзо чувствовал, будто его тянут в сторону от того жизненного пути, по которому он должен был идти.

– Как грустно.

Кэндзо нёс в себе слишком много надежд на будущее, чтобы быть попутчиком своему брату. И в то же время его нынешнее состояние тоже было довольно безрадостным. И он хорошо понимал, что будущее, проистекающее из этого настоящего, должно быть столь же безрадостным.

Брат рассказал Кэндзо, что, как и договорились на той встрече, он отказал Симаде. Однако, когда дело доходило до деталей – каким именно образом он отказал и что тот ответил, – не давал внятного ответа.

– В конце концов, так сказал Хида, так что, наверное, верно.

Кэндзо не знал, то ли Хида ходил к Симаде и договорился, то ли просто сообщил о результатах встречи письмом.

– Думаю, наверное, ходил. Или, раз уж это он, возможно, ограничился письмом. Я забыл спросить об этом. Правда, когда я потом разок навестил сестру, Хиды снова не было дома, так что мне не удалось встретиться с ним. Но тогда сестра сказала, что, кажется, тот всё ещё очень занят и, по-видимому, ничего не сделал. Этот парень весьма безответственен, так что, возможно, и не ходил никуда.

Известный Кэндзо Хида тоже был, несомненно, безалаберным человеком. Зато по натуре тот брался за любое дело, если его просили. Он любил, когда ему кланялись в ноги и просили, и в этом случае охотно брался за дела. Но если умоляли недостаточно, то и вовсе не спешил действовать.

– Но в этот раз Симада сам обратился к Хиде.

Брат как бы намекнул, что сам Хида должен был пойти к другой стороне и договориться, иначе это было бы невежливо. И всё же в таких случаях он сам никогда не был тем, кто бы пошёл на переговоры. Когда возникали хлопоты, требовавшие некоторых усилий, то неизменно отворачивался. И, насколько позволяли обстоятельства, терпеливо сносил всё в одиночку. Для Кэндзо это противоречие не было ни досадным, ни смешным, а казалось почему-то достойным сожаления.

«Мы ведь братья, так что, возможно, со стороны мы в чём-то похожи».

Когда он так думал, жалеть брата означало жалеть самого себя.

– А сестре уже лучше?

Сменив тему, он спросил о ходе болезни сестры.

– Ага. Астма – удивительная болезнь. Как бы сильно она ни мучилась, все-таки быстро выздоравливает.

– Она уже может говорить?

– Не то что может, а очень даже болтает. Как обычно.

– Сестра думает, что Симада ходил к госпоже Онуи, и та надоумила его.

– Не может быть. Вернее будет предположить, что, раз уж это он, то говорит такие нелепые вещи.

– Да?

Брат задумался. Кэндзо сделал вид, что это глупо.

– Или же, говорит она, он, наверное, постарел, и все его отталкивают.

Кэндзо всё ещё молчал.

– Во всяком случае, ему, должно быть, одиноко. Но, раз уж это он, то одинок не от чувств, а от жадности.

Брат почему-то знал, что каждый месяц от госпожи Онуи её матери приходят деньги.

– Говорят, госпожа Офудзи получает пенсию за военный Орден Золотого коршуна или что-то в этом роде. Так что, наверное, Симаде тоже захотелось получать откуда-нибудь деньги, и он не выдержал одиночества. В конце концов, он такой жадный.

Кэндзо не мог испытывать большой симпатии к человеку, тоскующему от жадности.

XXXVIII

Снова наступило несколько дней без происшествий. Такое время были для него не чем иным, как периодом молчания.

В это время он часто бывал вынужден обращаться к своим воспоминаниям. Хотя и жалел своего брата, сам он, сам того не ведая, тоже стал человеком прошлого.

Он попытался рассечь свою жизнь надвое. И тогда прошлое, которое должно было быть отсечено, наоборот, преследовало его всё сильнее. Его глаза смотрели вперёд. Но его ноги часто шли назад.

И в этом тупике стоял большой квадратный дом. В доме был второй этаж с широкой лестницей. И верх, и низ того второго этажа выглядели для глаз Кэндзо одинаково. Внутренний двор, окружённый коридорами, тоже был идеально квадратным.

Странно, но в том большом доме никто не жил. Он был ещё так мал, что не чувствовал этого одиночества, ибо у него не было ни опыта, ни понимания того, что такое дом.

Он считал бесконечные комнаты и длинные прямые коридоры чем-то вроде города под крышей. И бегал повсюду, словно шёл один по безлюдной улице.

Иногда поднимался на второй этаж у входа и смотрел вниз сквозь узкую решётку. Мимо его