Он наконец развязал узел на пачке и принялся по отдельности разбирать сложенные вместе документы. Появились бумаги с надписями «Соглашение», «Расписка об обмене», тетрадь из сложенной пополам японской бумаги с надписью «Расписка в получении задатка, январь года Мыши, 21-й год Мэйдзи (1888)» и так далее. В конце той тетради было написано рукой Симады: «Вышеупомянутую сумму получил сполна, и ежемесячные платежи считаются полностью выплаченными», и стояла чёрная печать.

– Отец платил ему по три-четыре иены в месяц.

– Ему?

Жена заглядывала в тетрадь, перевёрнутую вверх ногами.

– Интересно, сколько же в итоге? Но, должно быть, были и другие, единовременные выплаты. Раз это дело отца, он наверняка сохранил расписки. Где-то тут должны быть.

Бумаги появлялись одна за другой. Однако для глаз Кэндзо все они были запутанными, и разобраться в них было нелегко. Вскоре он взял толстую пачку, сложенную вчетверо, и раскрыл её.

– Тут даже аттестат об окончании начальной школы.

Название той начальной школы менялось со временем. На самом старом стояла красная печать: «Первый университетский округ, пятый средний округ, восьмая начальная школа».

– Что это?

– Я и сам забыл.

– Очень старые.

Среди аттестатов были и две-три похвальные грамоты. В круглом обрамлении из восходящего и нисходящего драконов было написано то «первый разряд», то «второй разряд», а ниже всегда стояло: «Кисть, тушь, бумага».

– Я ведь и книги получал в награду.

Он вспомнил те времена, когда, держа в руках «Наставления в добродетели для обучения детей» или «Краткое описание географии», от радости бежал домой. Вспомнил и зелёного дракона и белого тигра, которых видел во сне накануне получения награды. Все те далёкие вещи, в отличие от обычных, казались нынешнему Кэндзо очень близкими.

XXXII

Для жены эти старомодные аттестаты были ещё более диковинными. Она снова взяла брошенные мужем бумаги и принялась аккуратно разбирать их листок за листком.

– Странно. Начальная школа, пятый класс, шестой класс… Разве такое было?

– Было.

Кэндзо тем временем принялся за другие бумаги. Трудный для чтения почерк его отца сильно мучил его.

– Взгляни-ка, совсем нет сил читать. И без того непонятно, а тут ещё красные пометки и подчёркивания.

Жене попались в руки какие-то черновики, похожие на необходимые записи о взаимоотношениях отца Кэндзо и Симады. Будучи женщиной, она тщательно их прочла.

– Выходит, ваш отец помогал тому Симаде?

– Я тоже такое слышал.

– Здесь написано: «Поскольку с малых лет тот не годился для службы, я взял его к себе и в течение пяти лет воспитывал, и в связи с этим…»

Оглашаемый супругой текст звучал словно прошение горожанина периода правления сёгуната городскому магистрату или кому-то подобному. Под впечатлением от тона Кэндзо естественным образом представил себе своего старомодного отца. Он также вспомнил те времена, когда родитель рассказывал ему о соколиной охоте сёгуна с подобающими почтительными выражениями. Однако жена, движимая в основном интересом к фактам, совершенно не обращала внимания на стиль.

– И из-за этой связи тебя отдали на воспитание тому человеку. Здесь так и написано.

Кэндзо пожалел себя, несчастного. Невозмутимая жена продолжила читать.

– «Вышеупомянутого Кэндзо в возрасте трёх лет отдали на усыновление, однако между Хэйкити и его женой возникла вражда, и в итоге они развелись, и тогда в возрасте восьми лет Кэндзо был взят ко мне и воспитывался в течение четырнадцати лет до сего дня…» Дальше всё красное и запутанное, не разберу.

Жена пыталась прочитать дальше, по-разному располагая бумагу. Кэндзо молча ждал, скрестив руки. Вскоре та тихонько рассмеялась.

– Что смешного?

– Да вот…

Супруга, ничего не сказав, повернула бумагу к мужу. И кончиком указательного пальца ткнула в место, написанное мелко как примечание, красными чернилами.

– Прочтите-ка вот это.

Кэндзо, нахмурившись, с трудом разобрал ту строку.

– «Началось с того, что во время службы он сошёлся с вдовой по имени Тояма Фудзи». Что за ерунда.

– Но это же правда?

– Правда есть правда.

– И это произошло, когда тебе было восемь лет. Значит, тогда ты вернулся в свой дом.

– Но он не вернул документы.

– Тот человек?

Жена снова взяла бумаги. Интерес к тому, что, даже пропуская нечитаемые места и пробегая лишь то, что можно прочесть, могут открыться ещё неизвестные ей факты, немало подогревал её любопытство.

В конце бумаг были приведены примеры того, как Симада не только не вернул документы Кэндзо в первоначальное состояние и не отдал его в родную семью, но и, сделав его со временем главой семьи, злоупотребил его печатью, чтобы занимать деньги.

Там же оказалась и расписка о деньгах, переданных Симаде как плата за воспитание при окончательном разрыве. В ней было длинно написано: «За вышеупомянутое выдаётся при передаче Кэндзо, расторгающего усыновление, и его документов сумма – иен, оставшаяся сумма – иен предполагается вносить ежемесячно к тридцатому числу в рассрочку, о чём и была достигнута договорённость и так далее».

– Сплошь странные выражения.

– Внизу стоит печать: « Родственник-представитель Хида Торахати», так что, наверное, это писал Хида.

Кэндзо мысленно сравнил вид Хиды, с которым недавно встречался, знающего всё на свете, и выражения в этой расписке.

XXXIII

Брат, сказавший, что, возможно, зайдёт на обратном пути с похорон, так и не появился.

– Наверное, уже слишком поздно, и он сразу ушёл домой.

Для Кэндзо это было удобнее. Его работа была такой, что должен был тратить предыдущий день или вечер на изыскания и размышления, чтобы выполнить свой долг. Следовательно, отнимать у него необходимое время было для него великой мукой.

Он снова собрал оставленные братом документы в одну пачку и попытался перевязать их прежним шнуром. Когда натянул его, шнур порвался.

– Слишком старый, истончился.

– Не может быть.

– Но бумаги-то даже молью проедены.

– Теперь, когда ты говоришь, возможно. В конце концов, их бросили в ящик и оставили там до сего дня. Но братец всё-таки сохранил их. Хотя, когда у него возникают трудности, он продаёт всё подряд.

Жена взглянула на лицо Кэндзо и рассмеялась.

– Да кому они нужны? Такие проеденные молью бумаги.

– Но всё же. Хорошо, что он не выбросил их в корзину для мусора.

Жена достала из ящика жаровни тонкую нитку, скрученную из красной и белой пряжи, и, перевязав ею лежавшие документы, передала их мужу.

– У меня нет места, чтобы хранить их.

Всё вокруг него было завалено книгами. В ящиках стола были туго втиснуты бумаги и тетради. Свободным оставалось лишь отделение для хранения постельных принадлежностей и футонов. Жена с горькой улыбкой встала.

– Ваш брат наверняка снова придёт через два-три дня.

– По тому делу?

– И по тому тоже, но сегодня, когда он собирался на похороны, надел здесь ваше хакама, потому что оно ему понадобились. Непременно придёт вернуть.

Кэндзо заставили задуматься о положении брата, который не мог пойти на похороны, не одолжив у него хакама. Он ещё помнил, как после окончания школы надел полученную от того брата потрёпанную тонкую накидку и сфотографировался с друзьями на набережной пруда. Когда один из тех друзей спросил его, кто из них первым поедет в карете, он, не ответив, лишь грустно посмотрел на свою накидку. Та накидка, несомненно, была старинным одеянием с гербом, но, если говорить честно, это было нечто настолько жалкое, что держалось лишь для проформы. Когда его пригласили на приём по случаю брака близкого друга в чайный домик на Хосигаока, ему тоже нечего было надеть, и ему пришлось занимать и хакама, и накидку у брата.

Он вызвал в памяти эти воспоминания, неизвестные жене. Но они скорее опечалили его, чем обрадовали. Чувство, которое лучше всего выражалось избитой фразой «о бренности всего сущего», естественным образом возникло в его груди.

– Казалось бы, у него должно быть своё хакама.

– Наверное, всё потерялось за долгое время.

– Досадно.

– В конце концов, одежда у нас дома, так что, если она ему понадобятся,