Однажды, возвращаясь с прогулки по набережной пруда с одним из тех юношей, он свернул на дорогу, ведущую от Хирокодзи через перевал. Когда они подошли к недавно построенному дому гейш, Кэндзо вдруг, словно вспомнив что-то, взглянул на лицо юноши.

В его голове мелькнула мысль о некой женщине, совершенно с ним не связанной. Та женщина в прошлом, будучи гейшей, убила человека и провела более двадцати лет в тюрьме, в темноте, и лишь недавно смогла снова показаться на свет.

– Должно быть, ей тяжело.

Кэндзо думал, что для женщины, чьей жизнью была красота, там, несомненно, должна быть невыносимая тоска. Однако его слова не произвели никакого эффекта на сопровождавшего его юношу, который, казалось, думал, что весна будет длиться перед ним вечно. Тому юноше было всего двадцать три-четыре года. Он впервые с удивлением осознал дистанцию между собой и юношей.

«И я тоже подобен этой гейше».

Мысленно он сказал это сам себе. На его голове, с молодых лет склонной к седине, в последнее время, возможно, от нервов, стало появляться гораздо больше седых прядей. Пока он думал, что ещё молод, незаметно пролетело десять лет.

– Но это касается и тебя. По правде говоря, я тоже провёл свою юность, в сущности, в тюрьме.

Товарищ удивился.

– Что за тюрьма?

– Школа, да ещё библиотека. Если подумать, обе они – нечто вроде тюрьмы.

Юноша не ответил.

– Но если бы я не продолжал свою долгую жизнь в тюрьме, сегодняшнего меня бы не существовало в мире, так что ничего не поделаешь.

Тон Кэндзо был наполовину оправдательным. Наполовину самоироничным. Построив своё нынешнее «я» на прошлой тюремной жизни, он должен был сконструировать на этом нынешнем «я» своё будущее «я». Таков был его принцип. И, с его точки зрения, это был верный принцип. Однако продвижение вперёд в соответствии с ним казалось ему в тот момент не чем иным, как бесплодным старением.

– Человеку скучно умирать, занимаясь лишь учёными делами.

– Это не так.

Смысл слов так и не дошёл до юноши. Он шёл, размышляя о том, насколько изменился сам по сравнению с тем, каким был во время женитьбы, и как он выглядит в глазах супруги. Та жена старела с каждым рождением ребёнка. Волосы у неё выпадали так, что становилось неловко. И вот сейчас она уже носила в утробе их третьего ребёнка.

XXX

Вернувшись домой, он застал жену спящей в задней комнате. Та подложила руку под голову. Увидев разбросанные рядом красные лоскутки, линейку, шкатулку для иголок, Кэндзо сделал вид, что говорит: «Опять?»

Супруга была женщиной, которая много спала. По утрам она иногда вставала позже Кэндзо. Бывало немало дней, когда она снова ложилась после его ухода. Её постоянным оправданием было, что если она не высыпается вдоволь, у неё немеет голова, и весь день она ни на что не может толком смотреть. Кэндзо думал то «возможно, так оно и есть», то «разве так бывает?». Особенно сильно последнее чувство возникало у него после того, как он её отчитывал, и та могла заснуть.

«Притворяется, что спит».

Вместо того чтобы понаблюдать, как его упрёки воздействуют на его истеричную жену, он часто, интерпретируя это как неестественное поведение, которое супруга демонстрирует ему лишь из упрямства, с досадой бормотал про себя.

– Почему ты не ложишься спать пораньше?

Она была совой. Каждый раз, когда Кэндзо говорил ей это, жена неизменно отвечала, что не может заснуть ночью, потому что глаза болят, посему и бодрствует. И пока ей хотелось бодрствовать, она обязательно не выпускала из рук шитьё.

Кэндзо досадовал на такое поведение жены. В то же время он боялся её истерии. К тому же, его охватывало беспокойство: а не ошибается ли в своей интерпретации?

Он постоял немного, глядя на спящее лицо жены. Профиль, лежавший на её руке, был скорее бледным. Кэндзо молча стоял. Не окликнул её даже по имени, Осуми.

Он вдруг перевёл взгляд и заметил кипу бумаг, брошенную рядом с её обнажённой белой рукой. Это не была стопка обычных писем, и не похоже было на пачку новых печатных материалов. Вся кипа была коричневатой и уже несла на себе печать времени, да ещё была перевязана старомодным шнуром с аккуратным узлом. Один конец тех бумаг был почти подложен под голову жены, и её чёрные волосы скрывали их от глаз Кэндзо.

Ему не хотелось специально вытаскивать их, чтобы посмотреть, и он снова уставился на бледный лоб жены. Её щёки обвисли.

– Как же вы похудели.

Одна родственница, навестившая её после долгого перерыва, с удивлением глядя на её лицо, сделала такое замечание. Тогда Кэндзо почему-то почувствовал, будто он один является причиной того, что супруга так похудела.

Он прошёл в кабинет.

Примерно через полчаты послышался звук открываемой входной двери, и двое детей вернулись с улицы. Сидящему Кэндзо было отчётливо слышно, как они разговаривают с няней. Вскоре дети вбежали в задние комнаты. Оттуда послышался голос жены, бранившей их за то, что те шумят.

Спустя некоторое время супруга появилась перед Кэндзо, держа в руках ту самую кипу бумаг, что лежала у её изголовья.

– Сегодня в ваше отсутствие приходил ваш брат.

Кэндзо оторвался от вечного пера и взглянул на лицо жены.

– Он уже ушёл?

– Да. Я сказала, что вы вышли ненадолго на прогулку и скоро вернётесь, и уговаривала его подняться, но тот заявил, что у него нет времени, и не стал.

– Вот как.

– Он сказал, что на похоронах какого-то друга в Янаке. И что если не поторопится, то не успеет, поэтому не может зайти. Но добавил, что если на обратном пути будет время, возможно, зайдёт, и чтобы я передала вам, чтобы вы ждали его, когда вернётесь.

– Интересно, зачем он приходил?

– Кажется, снова по делу того человека.

Брат приходил по делу Симады.

XXXI

Жена протянула Кэндзо пачку бумаг, которую держала в руках.

– Он сказал отдать это вам.

Кэндзо с удивлённым лицом взял её.

– Что это?

– Говорит, это все документы, связанные с тем человеком. Сказал, что подумал, что вам будет полезно увидеть их, вынул из ящика письменного стола и принёс сегодня.

– А были такие документы?

Держа в руках перевязанную пачку бумаг, полученную от жены, он рассеянно смотрел на потускневшую от времени бумагу. Затем, без всякой цели, перевернул её. Документы были толщиной почти в два суна (более 6 см), но, возможно, из-за того, что их долго продержали в непроветриваемом, сыром месте, след, проеденный насекомыми, случайно вызвал у Кэндзо ностальгические чувства. Он провёл кончиками пальцев по неровному желобку. Однако у него не возникло желания развязывать аккуратно завязанный старомодным шнуром узел и тщательно изучать содержимое.

– Что бы я там ни нашёл, если развяжу?

Его чувства хорошо отражались этой фразой.

– Говорят, ваш отец специально собрал всё вместе и сохранил на будущее.

– Вот как.

Кэндзо не питал особого уважения к рассудительности и пониманию своего отца.

– Раз это дело отца, он, наверное, сохранил всё подряд.

– Но ведь и это из любви к вам. Он сказал, что, поскольку тот тип такой, нельзя ручаться, что не начнёт что-нибудь говорить после его смерти, и что тогда это пригодится, поэтому специально собрал всё вместе и передал вашему брату.

– Неужели? Я не знал.

Отец Кэндзо умер от паралича. Он уже давно не был в Токио, ещё с тех пор, как его отец был здоров. Даже не застал его смерть. То, что эти бумаги так долго хранились у брата, не попадаясь ему на глаза,