В ее воображении возник еще один его «калотип» – съежившегося на унылой койке в Содаст-Флэтс. Ей хотелось плакать, а она распекала его. Как оказалось, великодушие было искусством, которое нужно было оттачивать, культивировать, словно нежные розы. Но сейчас она была прямолинейна, как бурачник. Колюча, как чертополох. А может, как шиповник, который колет, чтобы исцелить?

Роберт сгорбился в кресле у камина, весь воплощенный стыд. Госпожа Тикелл сейчас с удовольствием бы его нарисовала. Но Лаванда не испытывала никакого удовольствия от его униженности.

– Я заслужил ваше презрение, мисс Фитч, – сказал Роберт Траут. – Когда-то я стремился заслужить ваше уважение. И теперь отдаюсь на вашу милость, ибо в любую секунду вы можете выкинуть меня из своего дома на улицу и через деревенского глашатая объявить Аллегру и меня мошенниками, а наши представления надувательством, и с нами будет покончено раз и навсегда, по крайней мере в этих краях.

Никогда раньше Лаванда не видела на его лице такого выражения беспримесной, нестерпимой муки. Она пододвинула свой стул поближе и сказала:

– Мистер Траут, присмотритесь, я похожа на человека, который намеревается куда-то бежать и кому-то что-то срочно сообщать?

Роберт Траут покачал головой. Девушка-то пошутила, но он был слишком огорчен, чтобы понять юмор.

На его лицо, теперь на поврежденную сторону, снова упала прядка. И тут Лаванда сделала импульсивное, совершенно неосознанное движение, чем потрясла самое себя: протянула руку и нежно убрала прядь с его лица, так чтобы видеть его полностью.

И вновь над ними опустился купол покоя, как тогда на вокзальном рынке в день приезда Роберта. И в гостиной опять гудела какая-то вибрация, что и в первый его приход. Лаванда уже была готова и к тому, что заиграет арфа, но она сегодня, похоже, была склонна скорее слушать.

– Я вам все расскажу, – сказал Роберт, – и мистер Уитмен мне поможет:

В этот час я с тобой говорю по секрету,

Этого я никому не сказал бы,

                         лишь тебе говорю[35].

Глава 22

– Родом мы из Дулута, – начал Роберт Траут. – Мой брат Сайлас и я.

Наш отец торговал мехами, чем, – он слабо улыбнулся, – отчасти, наверное, и объясняется любовь Аллегры к мехам. Кстати, имя это выдуманное. По-настоящему ее зовут Корди Рагглз. Но я буду продолжать называть ее Аллегра. Привык уже. Она работала в цирковой труппе, которая стояла лагерем в Миннесоте. Этот цирк был меньше «Звездной труппы Хоуза», но успехом тем не менее пользовался. Аллегра была наездницей, и, надо сказать, превосходной. Лошадь неслась по кругу, а на ее спине, лучезарно улыбаясь, грациозно балансировала прекрасная Аллегра. В свете фонарей, льющемся из-под купола, крошечными звездами сверкали блестки на ее обольстительном платье, она взмахивала то одной, то другой прелестной ножкой, высоко подбрасывая яркие обручи. Ее блистательное искусство совершенно свело Сайласа с ума. Другой жизни, кроме цирковой, Аллегра не знала, но Сайлас покорил ее сердце. Она ушла из цирка, и они поженились. Однако через какое-то время Аллегру охватило смятение и охота к перемене мест, и она вернулась к цирковой жизни. Вместе с Сайласом. Он стал там бухгалтером. Цирк предприятие очень сложное, а Сайлас отлично разбирался в числах.

Теребя прожженную юбку – зашить такую дыру будет настоящим подвигом, – Лаванда поинтересовалась:

– А почему Аллегра сейчас не выступает с цирком и не скачет на лошади? Она еще вполне молода, а цирк по-прежнему популярен, несмотря на тот ужасный бунт в Торонто пять лет назад. Почему она разговаривает с духами, а не с конями? И вводит всех в заблуждение?

– Она упала с лошади, – пояснил Роберт. – И сильно разбилась. Чуть не погибла. Они с Сайласом вынуждены были остаться в Коннектикуте, пока Аллегра выздоравливала, ну а цирк двинулся дальше, как и положено. Позвали меня, и я, чтобы им помочь, ушел с должности учителя в Дулуте. Аллегра поправилась, и мы с Сайласом уже питали осторожную надежду, что она снова начнет работать на арене. Ей это нравилось, да и доход приносило.

Лаванда поставила чайник на плиту, и он забурлил, пуская из носика пар. Роберт помолчал. Было видно, что рассказывать дальше ему очень трудно.

– Я согласился помогать Сайласу с Аллегрой, пока они полностью не вернутся к цирковой жизни, поскольку был полезен им в качестве… камердинера. Шел 1853 год. Цирк в это время гастролировал на Среднем Западе. Мы сели в поезд… И тот сошел с рельсов на разведенном мосту из-за неправильного сигнала. Будь мы в первом вагоне, то погибли бы вместе с остальными. К счастью, в поезде нашлись врачи – ехали на конференцию. Они оказали Аллегре помощь и, пожалуй, спасли ей жизнь. Меня завалило обломками. Я избавлю вас от подробностей. Меня спас Сайлас. Вытащил в безопасное место, но сам погиб под обломками, которые еще падали. Задолго до этого он заставил меня пообещать, что, если с ним что-нибудь случится, я позабочусь об Аллегре. Я в долгу перед покойным братом, поэтому и разъезжаю теперь с его вдовой и…

– Значит, это после той аварии вы остались с изуродованным лицом? – не удержалась Лаванда, впрочем, тут же извинившись, что прервала. – Наверное, на вас часто пялятся всякие зеваки, да еще и замечания отпускают?

Но Роберт, похоже, наоборот, почувствовал облегчение от неожиданной передышки. Кивнул. Девушка меж тем взяла кипящий чайник, заварила чай, поставила две чашки.

– Да, это результат ожога паром, – продолжил Роберт. – И знаете, мисс Фитч, вы непохожи на других, я это сразу заметил. Меня первым делом всегда спрашивают: «А что у тебя с лицом?», но вы сдержались, хоть наверняка тоже было любопытно. И тем самым одарили меня таким умиротворением, какого я еще ни от кого не получал.

– Если бы земля не укрылась уже этим снежным одеялом, – заметила Лаванда, – я бы принесла вам лимонную мяту – из сострадания.

– Аптекари и врачи испробовали самые разные средства, – отозвался Роберт. – Белладонну, календулу, алоэ, всякие мази, масла, кремы, какие только можно было придумать, известковую воду, нитропрепараты.

– А Avena sativa, или попросту овес? – снова не удержалась Лаванда.

– Да. Мы делали припарки. И кололи много морфия от боли. В тот год как раз изобрели шприц для подкожных