Беппо не вился у крыльца, как обычно, но он и раньше исчезал на денек-другой. Скорее всего, с ним все было хорошо.

Вернувшись домой, я должна была почувствовать себя лучше. Да, Мауро потребовал больше денег, но я рассчитывала снова обратиться к Волку. Сумма была огромная, но я не могла нести это бремя в одиночку и больше не переживала о том, что упаду в глазах Волка. Моим единственным желанием было выжить.

Я еще успевала поспать пару часов, прежде чем снова отправлюсь выступать в свою защиту в посольстве, но лежала в пустой кровати не смыкая глаз и чувствовала, как сердце колышется в груди, то уплывая в море, то снова прибиваясь к берегу.

Теперь, протрезвев, я понимала, что великая судьба мне не уготована. Понимала, что на самом деле глубоко внутри меня что-то сломано. Все, что отравляет мне жизнь, порождается моим собственным характером, является следствием того, что что-то там, во мне, растет вкось, как кривой, вылезший вторым рядом зуб. Ясно, почему они считают, что, чтобы все исправить, достаточно просто отрезать кусок. Им кажется, что это как стряхнуть усоногих рачков с борта судна или соскоблить ржавчину со старого гвоздя, как обтесывать, срезать лишнее с куска мрамора, пока он не примет более совершенную форму, не превратится в более совершенную женщину.

Сейчас

Раннее утро, среда, 9 июля 1969 года

Мужчины молчат. Даже Реджи, большой любитель перебивать, уставился на свои руки.

Однако Артура Хильдебранда, похоже, надолго не проймешь, потому что спустя пару затянувшихся секунд он, сперва прочистив горло, сказал:

– Миссис Шепард, не затруднит ли вас вспомнить, и чем точнее, тем лучше, что именно вы сказали Евгению Ларину о местоположении вашего мужа?

– Прошу прощения? – Я по-прежнему думала о Сестрице и дельфинах, или их отсутствии, в Тибре. Мыслями я была где-то далеко.

– Вы сказали, что три дня назад в клубе «Пайпер» сообщили российскому атташе, что ваш муж уехал из города и находится в Милане. Не помните, говорили ли вы ему еще что-нибудь о Дэвиде Шепарде или его делах?

– Не уверена, что понимаю… О каких делах?

Для полной правдоподобности оставалось изобразить изумление, положа руку на грудь, но я сгрызла все ногти, поэтому отказалась от этой идеи. Все равно Артур Хильдебранд – хитрый старый лис и, возможно, уже меня раскусил. Хоть в чем-то, но раскусил.

– Вы также сказали, – продолжает Хильдебранд, – что не думаете, что Евгений Ларин мог кому-то рассказать о вашей… связи, и не думаете, что именно из-за вас он и прибыл в Рим.

– Верно, – отвечаю я. – Я сказала, что не подумала о такой возможности.

Хильдебранд улыбается, отчего кровь в жилах леденеет. Уж лучше видеть его пустой рассеянный взгляд. Он тихим спокойным голосом произносит:

– Я думаю, вы все понимаете, миссис Шепард. Вы понимаете больше, чем хотите показать. – Когда именно, – спрашивает он, изучая мое лицо, – вы узнали о роде деятельности вашего мужа?

19. Палаццо Маргерита

Воскресенье, 6 июля 1969 года

Солнечный свет сантиметр за сантиметром заползал в окно спальни, пока я не смогла больше не обращать на него внимания. Я не спала, но рывком вышла из полусна с мыслью, что нужно сказать Волку о провале нашего плана. Мауро потребовал больше денег.

Я даже не чувствовала себя уставшей, но на всякий случай приняла тонизирующую таблетку, вымылась – собиралась пропустить этот этап, но от меня несло дымом, потом и чем-то еще, вдруг осознала я, резким запахом чего-то, напоминающего вонючие облачка от скунсов, которые залетают в салон, когда едешь по шоссе в Техас и кто-то из водителей впереди подъезжает к животному так близко, что едва не сбивает его, отчего скунс с перепугу начинает смердеть.

Моя кожа сияла. Я с пятницы ничего с ней не делала, не наносила никаких сывороток или кремов, но каким-то образом на ней появился почти кукольный глянец. Пор не было видно, щеки выглядели гладкими, как у мраморной Венеры.

Я нанесла на волосы немного талька, чтобы придать им более свежий вид, и собрала их в некое подобие пучка. Отыскала нежно-голубое, цвета дроздового яйца платье из смеси хлопка и полиэстера, которое было чистым и выглаженным. Обычно я не делала выбор в пользу полиэстера, но все остальные вещи были грязными.

Достав из шкафа пару баночек тунца, я положила их в сумку на случай, если Беппо проголодался – не помню, когда последний раз его кормила, – но кота нигде не было, так что я оставила у крыльца palazzina[23] открытую банку, чтобы он поел, когда вернется.

Мне уже становилось дурно от того, как смертельно страшно будет рассказывать Волку о деньгах и какой жалкой – слабой, беспомощной, – я буду выглядеть в его глазах, но я все равно дошла до посольства и попросила секретаршу Волка, очевидно, не по своей воле находящуюся в офисе в воскресный вечер, передать ему, что я буду в Новом крыле, если вдруг ему понадоблюсь. Решила, он догадается.

В Новом крыле я поднялась на третий этаж, прошла мимо пойндекстеров, которые при всей своей настороженности почему-то в упор не замечали, кто кроется под моим обличьем, мимо их комнаты с тарахтящими аппаратами, работающими принтерами и потрескивающими люминесцентными лампами, дальше по коридору до 33-Б, пустого кабинета, где меня, как и всегда, дожидались стопки бумаг и коробки с документами.

Я соврала Волку и позволила ему думать, что все закончится хорошо. Сказала, что справлюсь, а тысяча шестьсот долларов оказались для него столь незначительной суммой, что он поверил мне на слово. Он считал меня сильной женщиной, смелым человеком, но я такой не была. Все это время я была напугана, трусила. Вела себя как ребенок, но не хотела, чтобы снимок был опубликован, и не могла обратиться к родителям или к Дэвиду, поэтому единственным выходом было снова просить о помощи Волка, жалобно броситься к нему в ноги.

Какое-то время я ходила по комнате, а когда через пару часов Волк так и не появился, легла на спину на один из массивных металлических столов у стены и попыталась выбросить из головы все мысли.

Должно быть, несмотря на мощное действие тонизирующих таблеток, мне все же удалось задремать, потому что следующим, что я помню, был стук по дверному косяку и задорный женский голос, произнесший: «Тук-тук!» – и конечно же, голос принадлежал Марго, которая вошла в кабинет, прежде чем я успела вскочить со своей металлической лежанки и расправить платье.

– Тедди, что ты здесь делаешь в выходной день? – весело спросила она, словно самым логичным вопросом был именно этот, а не «Почему ты здесь спишь?».

– Да вот, разбираю коробки, – солгала я, несколько рассеянно обводя рукой комнату, – и документы. Все не так запущено, как может показаться. У меня своя система.

– Понятно, – произнесла Марго все тем же тоном, а потом добавила: – А я готовлюсь к вечеринке.

– К чему? – бездумно переспросила я.

Прошлых вечеринок нам не хватило? Почему здесь постоянно что-то празднуют?

– Во вторник! – ответила она. – Твой день рождения, глупышка! К тому же посол все равно планировал принять гостей… Но раз уж у тебя день рождения, мы должны приготовить что-нибудь особенное и для тебя. Здесь, в посольстве, не на вилле Таверна. Там соберутся гости из Голливуда, те, что работают на «Чинечитте». Дэвиду уже должны были вручить приглашение. В нем все подробности.

– Дэвиду? – отрешенно переспросила я. – Дэвида нет. Его никогда нет. Вечно он в Милане.

– Ну, у него там полно работы, – сказала Марго, и в голосе ее по-прежнему была веселая непринужденность, но глаза немного сощурились, как у кошки.

Я не сдержала смеха.

– Да уж, – ответила я, – полно работы. Продавать итальянским школам американские калькуляторы.

Не знаю, почему я вдруг решила выплеснуть все свои обиды, видно, наконец дошла до точки. Ничего этого не случилось бы, если бы Дэвид остался в Риме. Я не была бы одна, и тогда Волк не поцеловал бы меня, и я