Многие казаки уже были поранены и убиты. Повсюду текла кровь. Пробегавший по стене Ермолай Кочнев оставлял жирные кровавые следы, словно таскал на сапогах навоз.

…у самого вала, поодаль своих людей, оказался старый татарин. Держа в руке саблю, он, оглянувшись, дожидался, когда подтащат ещё одну лестницу.

Степан выстрелил в него из своей пищали. Его или чей-то другой, прозвучавший рядом, выстрел вырвал из груди татарина лохматый кусок одежды так, будто он выпустил спрятанную за пазухой ворону.

Татарин рухнул, но сабля его осталась в руке. Он елозил той саблей по льду, словно подрезая растущие перед ним травы.

…сразу несколько лестниц упали на валы.

…деревянные гати раскачивались, чернея от воды, поверх полыней.

В одну из гатей ударило ядро, раскидав множество татар в стороны. Они колотились в чёрной воде, топя друг друга. Иные, шедшие следом, тянули им пики, другие же пробегали мимо.

Дым становился всё гуще, словно вокруг всё горело: пушки, валы, лестницы, полыньи.

Дна во рву, даже когда сносило дым, уже не было видно нигде: он полнился изуродованными людьми и камышом, коего всё равно недостало, чтоб завалить всё как следует.

Многие татаре пытались, непрестанно скатываясь, выбраться изо рва. Наступали на своих же, вгоняя их на острия всё глубже. Скользили руками по кровавым колам. Иные висели на них, обняв, будто в забаву.

С валов во рвы лили дымящийся вар. На красных и чёрных снегах, в немыслимых танцах, изгибаясь во все стороны, хватая себя за лица, вертелись ослепшие люди. В остервенении обивая кипяток, они, себя не помня, срывали с голов ошмётки кожи и волос. Лисьи и бараньи татарские шапки дымили, как самовары.

Иные, преодолев боль, вздымали сабли – обожжённые пальцы их слипались в медовый ком, и ногти оползали.

Шестом уцепив одну из лестниц, казаки отбросили её назад – на самой вершине лестницы сидел, крепко схватившись, татарин, как сова, вывернув голову назад, чтоб вовремя угадать: падёт ли он в огромную уже пробоину, где плавали шапки и били руками, разевая рты, погибающие.

…в татарском лагере вдруг начали путаться трубы и барабаны. Бестолково, во все стороны забегал чёрный люд.

Ещё минута – и стоявшие на том берегу конные спешно пошли прочь.

…с валов было видно, как ушедшие с утра казачьи сотни вклинились в татарские обозы, отгоняя лошадей.

То были самые добрые казаки, и Тимофей Разин – среди них.

– Иисус! – неистово закричали со стен.

Братья тоже голосили, надрывая юные глотки, словно бы видя в небе того Иисуса, и взывали к нему, стервенея в радости.

…только что безропотно шедшие на стены татары – дрогнули разом все, будто каждый был связан с другим, и все имели общую душу, давшую длинную трещину.

Не пытаясь забрать хоть кого-то из числа пораненных, они кинулись прочь, петляя меж чёрных донских вод.

По оставленной татарами лестнице скатился Фролка Минаев, лихо обрушившись в накиданный камыш.

Серпом, зажатым в маленькой руке, несчётно раз взмахнув, добивал, ударяя ещё живого, дрожащего толстыми ногами калечного по шее и по затылку.

…над валами огромно поднимались казачьи прапора.

Спаситель смотрел с прапоров, как на другом, белом, берегу, сшибаясь и разъезжаясь, кружили чёрные всадники.

Мга оседала.

Татарин, лишённый ноги, сидел на снегу, выискивая вокруг себя не затоптанный снег. Тянулся к нему, зачерпывал и жадно ел с руки.

К нему подошла лошадь. Склонив голову, ждала, когда он поднимется.

IV

Подойдя к Степану, лях с достоинством спросил:

– Щёндэ обок, козаче? (Сяду рядом, казаче? – пол.)

Руки при том раскинул в стороны; пальцы нетерпеливо шевелились.

Одежды его были опрятны, и весь он был подобран, будто в дорогу.

– Запрашам… вачьпане (Милости прошу… пан. – пол.), – сказал Разин, усаживаясь.

Бросил шкуру на сено, чтоб ляху было где присесть.

Гжегож медленно переводил взгляд, оглядываясь. Бережно потянул себя за ус. Тронул двумя пальцами щёку, будто проверяя, насколько хорошо выбрит.

– Недлуго мне выкупём! (Скоро меня выкупят! – пол.) – наконец сообщил он. – Муй брат пшиехал юж до Азова. И хчялбым поведжечь тобе на пожегнание, козаче… (Мой брат уже приехал в Азов. И мне хочется сказать тебе на прощанье, казаче… – пол.)

Так и не присев, он помолчал, раздумывая.

Уверенным шагом вернулся в свой угол и принёс почти полную снедью корзину.

– Нех чи бэндже латвей знещчь неволе (Пусть тебе будет легче перенести неволю. – пол.), – сказал, ставя корзину подле Степана.

– Шчэнщчь Боже, вачьпане. Добрэй дроги до дому (Спаси Бог, пан. Доброй дороги домой. – пол.), – ответил Степан.

– Тылько паментай, козаче. Не пшиходжь до нашей земи. Там щеу не злитуе, кеды споткам (Только помни, казаче. Не приходи в нашу землю. Там не пощажу, когда встречу. – пол.), – едва дослушав Степана, сказал Гжегож.

Степан бы смолчал, но лях не двигался, дожидаясь ответных слов.

– Не мильчь, козаче (Не молчи, казаче. – пол.), – сказал он наконец, с едва слышной угрозой в голосе.

– На цо ми ваша земя! (На что мне ваша земля! – пол.) – сказал Степан. – А до своей рускей козацы ходзон як зехцом. (А в свою русскую казаки ходят, как захотят. – пол.)

– Шляхта посяда правовиче земе свойом на левым бжегу Днепра и на правым (Шляхта владеет по праву своей землёй на левом берегу Днепра и на правом. – пол.), – строго сказал пан Гжегож. – Записано то в старожитным праве! (О том прописаны древние законы! – пол.)

– Цо ми тэ паперы, вачьпане. Слово мое о тей земи, гдже жийом браты мои. Земя – то право. Грамотки писанэ сом люджьми. (Что мне в тех бумагах, пан. Слово моё о той земле, где живут браты мои. Земля – закон. Грамотки писаны людьми. – пол.)

– Браты твои, псы, взели мне в неволе, стронцонего на земе, и спшедали татаром (Твои браты, псы, пленили меня, сбитого наземь, и продали татарам. – пол.), – сказал Гжегож с презрением, но без зла, словно говорил о падали.

– Ты ж их тэж бил, правда? Козацы могли б чебе выкончичь – а они чебе спшедали. Тэраз вручишь до дому (Ты ж их тоже бил, верно? Казаки могли б тебя сгубить – а они тебя продали. Теперь домой вернёшься. – пол.), – отвечал Степан.

– И выкончили бы, псы, гдыбы татажи не забрали мне за длуги од подлэго люду, ктуры ты называшь «брачьми». (И сгубили бы, псы, когда б татары не забрали меня за долги у подлого люда, который ты именуешь «братьями». – пол.)

– Пан Буг чеу хронил, видачь, естэщь потшебны (Господь присмотрел за тобой, есть в тебе нужда, значит. – пол.), – примирительно отвечал Степан.

Лях всё стоял, оглаживая