Тимофей пошёл по следам отца своего Исайи.

В первом же поиске, близ Азова, повстречали торговых людей из Керчи. Оставив корабль, торговцы шли на малом сандале до азовского базара за товаром.

Налетели из камыша; сандал пограбили, кто принял бой – побили, кто запросил пощады – полонили. На другой день, близ Азова, в Окупном яру, запродали ясырь жидам с Таврии.

Тимофей вернул ссуду на оружие, что брал у домовитого казака, и остался в прибыли.

В то же лето Тимофей с малым числом казаков отогнал табун лошадей в триста голов и гурт скота у ногаев.

Разом оказался при деньгах; добытое – не пропил.

На новых поисках казаки обогнули крымску землю, и пограбили город, именованный ими Козлов, хотя названье его было Гезлёв. В том городе пленили мурзу.

Тимофей был средь тех 320 казаков, получивших за мурзу тысячу лошадей и к тому тысячу золотых выкупа.

Жену Тимофей добыл в бою на крымской галере, в месяце июне.

Бывших при ней слуг и братьев Тимофей с Корнилой и Васькой Аляным порубали на парные ломти.

При дележе зипунов Тимофей отказался от рухляди да барахла, ткнув в девку: мой дуван – вот.

Хороший ногайский конь на Дону стоил три рубля, девка – с десяти и выше, лепая девка – пятьдесят. Если у ясыря отыскивалась знатная родня – басурманку могли выкупить из полона и за пятьсот рублей.

Родня Тимофеевой ясырки явилась скоро. В Окупном яру Аляной с Ходневым запродали родне сначала даду – няньку пленницы, да так дорого, будто та усатая дородная бабка наполовину была из золота.

Когда ж спросила родня ответа за девку, сказали им: а ясырки той нету, оттого что уже сторговали её купцу на Русь, имя же его не ведают.

Пленнице своей, немой и холодной, как рыба, Тимофей сказал: будь со мной, не то отдам в другие люди – начнут мять, пока не выдавят всю мякоть, как из виноградины.

Та не поддалась и возлечь с ним не пожелала.

Выпорол её нагайкой – те меты носила с тех пор от виска через скулу, посреди лба, на руках.

Похворала – и зажило.

Первенца, наречённого Иваном, крестил год спустя только объявившийся в Черкасске младой, но уже вдовый поп Куприян – рязанский, с ряжской засеки. Пособлял ему дьячок Анкидин, тоже рязанский, но со Скопина: прибыл на Дон для розыска племянника Архипки, и, пока тянулись тщетные поиски, прижился.

Расспросив Степана, грек отпустил его.

Во дворе, раскорячившись, стоял эмин, опираясь на изукрашенные посохи.

У его ног лежал, раскинув руки и выставив к небу повялую бороду, косматый невольник.

Степан признал лежащего – раз тот таскал его на носилках.

Тут же стоял жид, бывший тогда вместе с косматым.

Стражники, проверяя, умер ли косматый раб, изо всех сил ударяли его палкой по утробе. Удар звучал то туго, будто по мешку с мукой, то гулко – как по пустому бурдюку.

Не в силах сдержаться, хотя и косясь на эмина, стражники давились смехом. Эмин же стоял суров и серьёзен.

Кивал, чтоб снова били. Глядел на косматого, как рыбак глядит на воду с мелко трепещущим поплавком.

Косматый всё не оживал, вводя эмина в разор.

При всяком ударе жид вздрагивал и поднимал руку, чтоб прикрыться, и продолжал смотреть из-под локтя.

Переставив поудобнее широко разнесённые ноги, эмин воткнул один из своих посохов косматому в раскрытый рот – и опёрся всем немалым весом, вслушиваясь склонённой головой, не раздастся ли стон сквозь зубовный хруст.

…Степан, ведомый Абидкой, хромая, прошёл мимо.

Никто и не глянул на него.

III

В сентябре, на второй седмице, четырнадцатилетний Иван уговорил на ласку чужую ясырку. Отплатил монеткой, срезанной с ногайского платья, доставшегося отцу по дувану.

Ночевали в скирде. Покурив трубочку, Иван ту скирду поджёг.

Начавшийся дождь огонь притушил – и пожар не занялся.

…сено оказалось Минаевых.

Ивана били на майдане ослопами.

Пока стегали брата, Степан стоял у повозки, отсчитывая удары и теребя в руках вожжи.

Когда закончили, подогнал коня. Кинулся пособить брату – но тот отмахнулся; кривясь, завалился на бок.

Возле куреня сыновей встретил отец, на майдан не ходивший.

– Грузи сено, вези Минаевым, – велел и воткнул перед Иваном вилы.

Отцовская, в яминах, щека подрагивала.

Иван, кривясь, сполз с повозки и взялся за вилы – не столько чтоб выдернуть из земли, сколько затем, чтоб не упасть.

Отец развернулся и пошёл в курень. Степан один миг думал, что Иван сейчас метнёт отцу вилы в спину, и нарочно шагнул вперёд, став посреди.

…вдвоём Иван со Степаном свезли сено, но Минаевы всё равно остались в обидах.

У них было девять чад – больше всех в черкасском городке, и, на удивление, никто не помирал.

…уже в зиму, в январе, к Разиным явился сопливый, дурашливый сынок Минаевых, Фролка. Поклонившись, прогнусавил, что жрать ему нечего, но батя говорит, что его каша – у Ивана Тимофеева с Разина куреня.

О таких казачатах говорили: с бусорью.

Иван, четвёртый месяц маявшийся плохо заживающей спиной, скосился на зашедшего, лелея твёрдую думку надорвать ему при случае ухо. Иван знал, что казачонок тот – вовсе не убог.

Отец Тимофей позвал Фролку к столу:

– Сопли только вытри. А то на тебе скакать можно: поводья уже есть.

…на прощание велел:

– Ещё раз, обжирала, заявишься, – кнута выловишь.

– Всё подыхать, – беспечно ответил Фролка, длинным и подвижным языком облизывая ложку.

Как водилось у казаков, со своей пришёл.

…день спустя случилось ожидаемое с первого дня, как казаки вернулись в Черкасск.

Принёсся, взметая клубы снега, разъезд.

Застучали в котлы.

Вестовой голосил:

– …числом в три тысячи! Азовские люди! При них ногаи и черкесы!..

Со стен было видно, как с три сотни казаков поспешно, по промёрзшему Дону, перешли на другой берег – и направились в московскую сторону.

Сняв шапку и прижав к груди, на стене стоял дед Ларион.

К бороде его поналип снег.

– Помогай, Господи! Длись, жисть казацкая! – сказал он.

На стены выводили малолеток, чтоб идущие зрели казацкое многолюдье, коего не было: в городке оставалось менее семисот казаков, остальные – старики, бабы…

Вездесущий Фролка Минаев вертелся тут же, пихая старшего брата:

– Снаряжать буду… Слышь? Буду снаряжать. Так?

Иван сбил снежок до каменной крепости и скоблил зубами.

Смотрели в ледяную степь, пока ещё пустую и одинакую, как разлитое молоко.

Ожиданье тихо сосало сердце.

Прибежала баба Минаевых.