Анна пришла с мокрой головой – опаздывала, объяснила она, не было времени высушить волосы, а ее квартирка-студия находилась всего в нескольких кварталах отсюда, на виа Венето. Я поймала себя на том, что завидую – и не только тому, что она не стеснялась ходить с мокрой головой, но и тому, как близко она жила к сердцу города и кипящей в нем жизни; несмотря на внезапный рост капитала, как минимум социального, мы с Дэвидом по-прежнему теснились в холостяцкой квартире в шумном маленьком районе Трастевере.
Анне были известны все новости и сплетни; она сказала, что на вечеринку Волка придут самые разные знаменитости, а на входе наверняка будут толпиться папарацци.
– Только представь, мы можем оказаться на страницах скандальной прессы или светской хроники!
Вероятнее всего, на заднем плане, за спинами Клаудии Кардинале или другой видной итальянки, но все-таки… Мысль об этом приводила нас в восторг. Анна слышала, что Чарльз Бронсон и Телли Савалас в городе, снимаются в каком-то кино. Это означало, встрепенулась я, что они могут быть среди друзей Волка, которые должны были прийти на мой день рождения на следующей неделе.
Анна хотела поговорить о статье Харриет Пилпел в последнем выпуске журнала The Atlantic, в котором активистка выступала за ослабление запрета на аборты. Я не читала, но Анна рассказала мне, в чем суть, и отметила, что, естественно, она тоже поддерживает либерализацию законов. Однажды ей пришлось лететь делать аборт в Европу, и это нечестно по отношению к женщинам, которые не могут позволить себе подобного.
Она так буднично сообщила об этом факте, словно это было даже не главное, а когда я спросила, не жалеет ли она, ответила лишь: «Нет, Тед», – и продолжила свою речь.
Одно я точно могу сказать об Анне: ее как будто никогда не тяготило прошлое. Подробности своей жизни она считала свершившимися фактами, не более, и относилась к ним спокойно, как к чему-то необратимому, в чем я могла ей только позавидовать. Для меня прошлое было чередой секретов и ошибок, требующих искупления, сожаления, умышленного искажения, – и с трудом можно было представить, чтобы я говорила о них как о рядовых событиях на своем жизненном пути, а не как об уликах.
Расплатившись (к счастью, учитывая ситуацию с моим месячным содержанием, Анна решила меня угостить), мы попрощались до вечера.
– Ты чего застегнута по самое горло, Тед? – спросила Анна, потрогав меня за кофту после того, как мы обнялись на прощание на выходе из кафе. – На улице пекло, а ты одета как монашка.
Она была права – я начинала потеть в кардигане. Носить кофты вошло в привычку, поскольку это помогло мне наладить отношения с Дэвидом, и я ходила в них даже в его отъезды. Но в этот раз я сняла кардиган и позволила солнцу ласкать мне плечи, пока шла пешком до Трастевере.
Когда я вернулась в квартиру, оставалось еще достаточно времени для того, чтобы одеться и накраситься, что было очень кстати; я поработала над макияжем глаз, пожирнее подвела веки и приклеила любимые накладные ресницы – «Ребенок в душе́» от Andrea.
В новую блестящую сумочку я сложила все, что потребуется вечером: салфетки, помаду и пудру; металлические элементы утяжеляли сумку, и, как только я ее перекинула через плечо, цепочка впилась в мягкую кожу, но мне нравилось, какой массивной она была, как оружие. Это был последний писк моды; все модные редакции сходились во мнении, что эта сумка – главный тренд сезона. Дэвид, посмотрев на нее, наверняка сказал бы, что звенья выглядят как ключи от алюминиевых банок, скрепленные степлером; но он никогда ее не увидит, по крайней мере до тех пор, пока я не смогу с уверенностью заявить: «Эта? Ах, она у меня уже давно!»
К его приезду я собиралась запрятать ее поглубже в шкаф, чтобы он не узнал о шопинге, да и какая разница, все равно он ничего не смыслит в моде, не осознает силы этих вещей – одежды, сумок, туфель, а также ногтей и ресниц.
Взглянув на себя в высокое, во весь рост, зеркало рядом с гардеробом, я решила, что выгляжу безупречно. От прежней Тедди не осталось и следа.
Я вызвала такси до виллы Таверна: когда Дэвид путешествовал, я автомобилем не пользовалась. В Далласе я повсюду передвигалась на машине, на моем выполненном на заказ «Ти-бёрде», но Дэвид не разрешал ездить по Риму на его маленьком драгоценном «Фиате» из-за водителей, гоняющих по древним извилистым улочкам как сумасшедшие. Я была не прочь прогуляться, но до резиденции посла пришлось бы идти больше часа, а на улице стояла жара. К тому же я была на каблуках, в своих лодочках от Dior, и хотела выглядеть на мероприятии идеально.
Наверное, нужно признать, что даже в красном платье, даже при том, что у меня наконец появились друзья в Риме, я нервничала. Я боялась идти на вечеринку одна, без Дэвида, который направлял бы меня, был бы моим амортизатором или бордюром вдоль дороги.
Такси высадило меня у ворот виллы Таверна. Я вышла из машины и провела пальцем над верхней губой – я потела, вдруг от этого испортился бы макияж? И как после семи вечера может быть так жарко?
Как и было обещано, у ворот столпились папарацци. Красивые мужчины с голодным взглядом, шакалы в костюмах и с серебряными фотоаппаратами-гармошками в руках, высматривающие знакомые лица. Когда я подошла, они обернулись на стук моих каблуков, как на шорох затаившегося в кустах зайца, и, на секунду запаниковав, я прикрыла лицо руками. Поспешно прошла через ворота, мимо широкоплечих молодых морпехов в красивых ярких мундирах, и попала в сад перед виллой Таверна.
Фотографы не стали кричать мне вслед «синьора, синьора», как Софи Лорен, Аните Экберг и другим, когда те выходили из какого-нибудь бара на виа Венето – обычно из «У Гарри» или «Парижа».
Прогуливаясь по саду, я не могла не остановиться, просто чтобы насладиться мгновением. Деревья были усыпаны огоньками, медный духовой оркестр на двадцать восемь инструментов играл под гирляндами из живых красных, белых и синих цветов. Эти цветы, должно быть, стоили целое состояние. Красные розы и воздушные синие и белые гортензии. В ослепительно белых шатрах поставили электрические вентиляторы, охлаждавшие влажный вечерний воздух, чтобы можно было хоть немного вздохнуть.
Я оглядела толпу в поисках знакомых лиц и увидела в ближайшем шатре компанию женщин, среди которых были Анна и Марго, и поспешила к ним.
На вечеринках, куда приходишь одна, спасение заключается именно в этом – нужно как можно скорее найти себе подругу.
Я поздоровалась со всеми, поцеловав каждую девушку сначала в одну, а потом в другую щеку – Марго и Анну, потом Барб, жену юрисконсульта; Эстер, чей муж был представителем президента при Святом престоле; Китти, чей муж вообще не работал в посольстве, но был американским кинопродюсером и занимался каким-то проектом на «Чинечитте», а она оставила детей с матерью в Лос-Анджелесе и поехала за ним в Рим, потому что, по ее собственным словам, держала мужа на коротком поводке, – что легко было себе представить, учитывая их с Кальвином разницу в габаритах. Китти предпочитала проводить время с женами служащих в посольстве, женщинами, учившимися в тех же школах для девочек и женских колледжах, что и она, нежели с восходящими звездами, которыми кишели съемочные площадки мужа.
– Я люблю общаться с серьезными женщинами, – сказала она однажды, – а не с какой-нибудь крашеной блондинкой из Манси в Индиане.
Такое сравнение натолкнуло нас на мысль, что на площадке присутствовала конкретная крашеная блондинка, но никто не захотел расспрашивать об этом Китти.
– А где же Дэвид? – спросила Барб, когда мы запаслись прохладными напитками у сновавшего среди гостей официанта. Ее Джим стоял неподалеку у края шатра и беседовал с Волком.
– Не смог прийти, – ответила я. – Он в Милане, сами понимаете, эти мужчины. Вечно в разъездах, вечно с головой в работе.
Я посмеялась.
Барб посмеялась тоже, а потом добавила:
– Знаешь, мне кажется, у меня обратная проблема. Мой всегда под боком, вечно сидит дома и спрашивает: «Барб, чем занята?» Всюду ходит за мной по пятам.
На тонких губах Марго заиграла едва заметная улыбка, когда она произнесла:
– По правде, Барб, я уверена, что ты благодарна ему за это, что он проводит время дома, с тобой, и ты
