– Моя жена, – объявил Дэвид, когда я присоединилась к их компании.
Иногда, когда нужно было выдернуть себя из глубоких размышлений, я прибегала к одной небольшой уловке. Если требуется удерживать себя в настоящем или хотя бы совсем уж не раскисать, я как можно сильнее сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони. В этот раз благодаря длинным перламутровым ногтям из салона сработало особенно хорошо. Когда я подошла к Дэвиду, послу и его жене, то уже почти вернулась к реальности. Настолько, насколько вообще была способна это сделать.
Подойдя ближе, я протянула руку, по-прежнему ощущая жгучую боль в ладони.
– Тедди Хантли Карлайл, – представилась я, а потом, опомнившись и осознав, что так будет правильнее, добавила: – Шепард.
Я знала, Дэвиду не понравится эта задержка, учитывая его негодование по поводу моей старой фамилии в монограмме. Но ничего не могла поделать: я забыла, кем должна была быть.
Посол – Волк – схватил мою ладонь.
– Хантли! – произнес он бесстрастным вкрадчивым голосом своего персонажа-ковбоя. – Знаем такую фамилию. Отец, не так ли?
– Дедушка. И дядя Хэл.
– Хэл Хантли! Передайте ему спасибо, когда встретите. Те тридцать тысяч решили мою судьбу в Сан-Бернардино в шестьдесят втором.
– Уоррен никогда не забывает имен и сумм, – сказала его жена и протянула мне руку.
Ее голос тоже звучал точно так, как в фильмах. Тихое мурлыканье женщины-сердцеедки из десятка черно-белых детективных картин. Я осознала, что прежде никогда не видела ее в цвете, даже на фотографии; розовый румянец на длинных скулах вместо серых теней под ними, бледно-рыжие, а не серебристые волосы. Лицо Волка было таким же загорелым, а глаза такими же синими, как в цветном фильме «Неделя на Рио-Гранде».
– Ну какая вы красавица, – сказала Лина, чмокнув меня в обе щеки, и взяла меня за плечи перед собой. – А ваши чудесные светлые волосы!
– Вот она, женщина техасского сорта, – сказал Волк, и по его тону я поняла, что он имел в виду «техасские размеры». Мои рост и фигуру.
Дэвид улыбнулся, сжав зубы.
Они были очень добры, а я была очень взволнована этим знакомством и даже не имела возможности извиниться за то, за что хотела бы извиниться – то есть за все, – попросить их, чтобы они вошли в мое положение или просто закрыли на все глаза и не выясняли ничего о Евгении Ларине, поэтому сама не заметила, как жалобно залепетала:
– Мне так жаль, – сказала я, немного запинаясь, – так жаль, что вам пришлось в последний момент искать мне место…
– О, пустяки, – ответила Лина, перебив меня. Став моим спасательным кругом. – Нет-нет, мы были так счастливы узнать, что наш Дэвид женился! Хотя, конечно, и молчал об этом неделями, верно, негодник?
Она погрозила ему пальцем, впрочем, не выражая никакого осуждения; я все больше убеждалась в том, что другие женщины постоянно флиртуют с моим мужем.
Волк, прищурившись, уставился на меня. Мне показалось, что он пытается применить ко мне суровый взгляд своего персонажа, и на секунду запереживала, что он заберется ко мне в душу, увидит Евгения и спросит про него.
– Итак, мисс Хантли… То есть миссис Шепард, – он кивнул на Дэвида, – неужели муж прятал вас из-за гнусных сплетен о том, что нам с вашим дядей придется сразиться за выдвижение в семьдесят шестом?
Какое облегчение – все-таки его не интересовали я и мое прошлое. Кому вообще было дело до семьдесят шестого? Точно не мне и не тогда. Мне все равно и сейчас. В любой день любого года Хэл что-то планирует, сложно поспевать за объектами его интереса.
– Если вообще решу баллотироваться, – добавил Волк, ухмыльнувшись, – но, разумеется, я не делаю никаких заявлений.
– Семь лет – долгий срок, – мягко сказала Лина. – Точно нет смысла обсуждать это прямо сейчас.
Волк рассмеялся.
– Думаешь, Хэл Хантли уже не начал все планировать? Семь лет – ничто для извечного демона, сидящего в этом человеке, и, если Хэл умрет, прежде чем станет президентом, демон просто покинет его тело и найдет себе новую оболочку. Скажите, что я не прав, миссис Шепард.
Последней успешной картиной с участием Волка был фильм ужасов, где он сыграл католического священника, – оттуда, полагаю, и взялись разговоры о демоне. Но мой мозг работал слишком медленно, чтобы придумать ответ.
– Ах, я… – я беспомощно посмотрела на Дэвида.
– Я вас поддразниваю, – сказал Волк, и, когда он улыбнулся, в уголках его глаз появились морщинки. – Может, с вашим дядей я и не собираюсь церемониться, но к вам у меня никаких претензий.
– Вы правда очень красивы, – сказала Лина, крепко сжимая плечо мужа, чтобы не позволить ему пуститься в опасный водоворот. – Вам надо было стать актрисой.
Она повернулась к мужу:
– Не правда ли, Уоррен? В Paramount Pictures ее оторвали бы с руками. Сногсшибательная блондинка.
– На самом деле Тедди изучала искусство, – сказал Дэвид. – В Южном методистском университете.
Не в его духе было этим хвалиться – после свадьбы он стал говорить о моей работе в Фонде Хантли как о простом увлечении, – но, полагаю, Дэвид хотел дать понять: «Моя жена ни за что не пошла бы в актрисы». Он не придавал большого значения изобразительному искусству, но и оно было посерьезнее, чем Голливуд.
– Художница! – воскликнул Волк. – Вот это да.
– Я не художница, – сказала я. – Я изучала историю искусств. До переезда сюда работала в музее.
– В семейном музее, – добавил Дэвид, – в Далласе.
Сложно было понять, зачем он это сказал, – чтобы пояснить, что работа досталась мне по знакомству, так что шибко восхищаться не стоит, или чтобы подчеркнуть, что моя семья настолько богата и Волку следует с нами считаться.
Меня изматывала эта необходимость додумывать, что имеет в виду Дэвид. Вы скажете: «Может, он просто говорит то, что думает». И ошибетесь. За словами Дэвида всегда стояло нечто большее.
– Тогда вам стоит взглянуть на предметы искусства в резиденции, – сказала Лина, – их там столько, что глаза разбегаются! Как и в посольстве.
– Знаю, – ответила я. – У вас на стене море.
– Что-что, Тедди? – нервно усмехнулся Дэвид.
Его рука лежала у меня на талии, и он тихонько ущипнул меня за бок, немного потеребив в руке ткань и бусины. Он наверняка даже не заметил, как сделал это.
Я понимала, что это звучит глупо; иногда у меня плохо получалось складывать слова в предложения, особенно после ужасного потрясения и пяти лишних бокалов.
– Прошу прощения, я имела в виду картину с морем. Синьорини. Такая красота.
Очень болели ноги, платье стягивало тело. Я представила свой желудок, раздутый от изысканных блюд с ужина, а сверху залитый пеной из пузырьков шампанского, и то, как это все в любой момент может отправиться обратно вверх по горлу.
Лина доброжелательно улыбнулась:
– Значит, вы уже разбираетесь в нашем искусстве больше, чем я! Здесь чего только нет, а я и понятия не имею, что это и откуда. А знаете, – теперь она смотрела на мужа, а тот смотрел на меня, – нам бы не помешала ваша помощь. Мы уже давно планировали каталогизировать и отреставрировать предметы искусства в резиденции и в посольстве, но все нет времени. А скорее, даже средств. Быть может, нам удастся привлечь к делу вас?
– О, – ответила я и уже подготавливала более осмысленный ответ, когда Дэвид сказал:
– Тедди подумает над этим, не так ли?
Последние три слова он произнес, сверля меня непроницаемыми глазами-озерами, и это прозвучало как предупреждение. Возьми себя в руки, Тедди.
Я ощутила на себе взгляд посла и задумалась: заметил ли он, что я уже не помню, сколько бокалов шампанского выпила, и это если не считать вина за ужином?
Ступни горели; туфли цвета кошачьей мочи не были предназначены для того, чтобы столько времени проводить на ногах. В них я должна была только пройти к алтарю, обрести Новую Себя, – впрочем, этому они гораздо больше поспособствовали на приеме в резиденции посла, нежели в далласской ратуше.
У меня слегка закружилась
