В первый вечер, когда мы наняли Терезу, она приготовила нам ужин по любимым рецептам со своей родины, и мы одно за другим пробовали блюда из свежей рыбы с соусом то из лимонов, то из белого вина, то из ярко-красных томатов, а потом Тереза подала осьминога. Его щупальца с лиловыми присосками были нарезаны на кусочки по пять – семь сантиметров и лежали на тарелке среди кружочков моркови и сельдерея.

Такие щупальца, по моим представлениям, и орудовали в моей грудной клетке, обвивались вокруг органов и сдавливали их, пока не перестану дышать, пока не остановится сердце. Я становилась маленькой серебряной рыбкой в хватке мощного, покрытого присосками щупальца, и осьминог утаскивал меня на дно моря и удерживал там, пока я захлебывалась водой.

Спотыкаясь, я неслась по внезапно опустевшей вилле – на пути мне не встретилось ни одной служанки, лакея или отбившегося от толпы завсегдатая вечеринок – и в конце концов оказалась в длинном коридоре, через который меня до этого поспешно провел Дэвид. Я прижала ладонь к стене и прислонилась к ней лбом – не хотелось запачкать восхитительную краску своим макияжем.

Интерьер холла был выполнен в нежном аквамариновом цвете, стены украшены позолоченной лепниной и картинами-медальонами, создающими иллюзию объемности, между колоннами. Даже кессонные потолки из дерева и выложенные плиткой полы были пышно декорированы, на стенах висели картины в золоченых рамах в стиле барокко.

Нужно было выбросить Юджина из головы. Выгнать из нее все мысли разом – я должна была забыть о его существовании. И кстати говоря, о своем существовании тоже, так что, не увидев ни на тумбе-греденции, ни на кофейном столике бокалов шампанского или недопитых коктейлей, которые могли бы выполнить эту задачу за меня, я решила отвлечься.

Медленно, не торопясь, ходила по залу, останавливаясь возле каждой картины. Должно пройти время, надо убедиться в том, что я не расплавлюсь, не растворюсь, не умру, когда вернусь на вечеринку и снова увижу Юджина или, не дай Бог, буду вынуждена с ним говорить.

С невидящим взглядом я стояла перед несколькими картинами, портретами состоятельных римлян и деревенскими пейзажами, но мысли проносились слишком быстро, и я не могла переключить внимание на живопись, пока наконец не почувствовала, как мной постепенно овладевает спокойствие, когда на одной из картин я увидела море. В углу стояла подпись: «Синьорини». Я слышала о нем – итальянский художник из группы маккьяйоли, работавший в манере, схожей с импрессионизмом. Я была знакома с маккьяйоли, потому что однажды мы приобрели небольшую картину похожего художника у одного торгующего предметами искусства грубияна – волосатого мужчины с пятнами пота на подмышках оксфордской рубашки, заявившего, что он приятно удивлен тем, что в Техасе наконец начинают интересоваться культурой.

– Вы весьма подкованы, – сказал он, нахмурив брови и глядя на меня так, словно я могу выкинуть еще какой-нибудь неожиданный трюк, чтобы развлечь его. Позже от посла Ее Величества в Италии я узнала, что иногда, когда англичане говорят «весьма», то подразумевают «не очень-то».

На картине в зале виллы Таверна был изображен прибрежный город, возможно, где-то рядом с национальным парком Чинкве-Терре, подумала я. Белые домики на зеленом холме спускаются к бледному морю, лазурному внизу картины, но выцветающему до белого, словно от блеска солнечных лучей, к горизонту. Перед этой картиной я задержалась; что-то в выцветшей воде, в белых очертаниях города на обрыве высоко над морем успокаивало меня.

Я вспомнила Капри, как от шума накатывающих волн становилось спокойнее и уютнее. Как будто кто-то тихо говорит «ш-ш-ш», как будто слушаешь биение сердца. Вспомнила дома с небольшими квартирами вдоль гавани и, чтобы утешиться, представила свою жизнь там – новую, анонимную, лишь я и никого больше. Как буду выращивать на балкончике прекрасные цветы в кашпо. Как по вечерами буду сидеть на неустойчивом кованом стульчике, курить свои Nazionale и смотреть на контейнерные суда, мерцающие как тлеющие угольки на горизонте, которые плывут в Неаполь и везут издалека всевозможные товары Дэвида: шины, радиоприемники, ящики Coca-Cola – для итальянцев, чтобы они в нас нуждались.

Мне вспомнились слова Сестрицы об океане. О его значимости – которую она смогла сформулировать лишь туманно, о моем месте в мире, о вечном и о том, что я никогда не бываю совершенно одна.

Не знаю, сколько я простояла так, рассматривая картину. Представляя себя внутри нее. Как там, должно быть, тихо, как спокойно. Ни Дэвида, ни Юджина, ни Марго, ни мамы с Хэлом. Ни Тедди.

Но спустя некоторое время поняла, что меня нет уже довольно долго и скоро кто-нибудь с вечеринки может отправиться меня искать, хотя в этом я не была уверена. По ощущениям, осьминог постепенно отпускал мою грудную клетку, уже не сковывал и не стеснял грудь, а напоминал о себе едва заметной пульсацией. Он свернулся в клубок прямо над поясницей, затаился за камнем или рифом, готовясь к нападению, но пока не представлял угрозы.

Поэтому я решила быть смелой, к тому же как только я успокоилась и начала мыслить здраво, то осознала, что Юджин – нет, теперь я должна была называть его Евгением Лариным, – скорее всего, даже не узнает новую Тедди, которой я стараюсь быть, ту, что живет в Риме с мужем-дипломатом. Так что я прошла обратно через виллу – и на этот раз все-таки по пути мне попалась пара бокалов шампанского, – вернулась к столикам в портике и обнаружила, что гости переместились дальше на лужайку.

Я зашагала по траве туда, где надеялась встретить Дэвида; прошла мимо Марго, беседующей с компанией незнакомых мне женщин, и помахала ей. Когда ей показалось, что я отошла достаточно далеко, а может, ей просто было все равно, Марго сказала стройной женщине рядом:

– В этом платье она выглядит как сарделька в оболочке. Просто смешно.

– Тише, – ответила женщина, впрочем, улыбнувшись.

Я могла бы разозлиться, но мне всегда было проще поддаться обиде, к тому же, если бы я обернулась и крикнула в самодовольное худое лицо Марго: «Это Valentino!» – вряд ли бы это что-то изменило, ведь она явно ничего не смыслила в высокой моде; ей это и не было нужно. С ее большими глазами и худенькими, как у олененка, ножками Марго смотрелась бы хорошо в любой вещи, сдернутой с вешалки в ближайшем супермаркете. Я была почти уверена в том, что на ней платье из полиэстера, которое наверняка никто не подшивал по фигуре, пусть даже за несколько часов до мероприятия, как мое, но она все равно выглядела элегантно и привлекательно.

Я не могла тратить время еще и потому, что изо всех сил высматривала Евгения Ларина, при этом стараясь не встретиться с ним глазами или случайно не столкнуться лицом к лицу. Еще надо было отыскать мужа. Похоже, нам пора было уходить.

Я представляла, как нахожу Дэвида, провожу рукой по его спине и говорю, что искала его и что хочу, чтобы он отвез меня домой. И может, тогда он решил бы, что мне не терпится заняться с ним любовью, или по крайней мере обрадуется тому, что я хочу спать. Что я ответственная Тедди, не желающая задерживаться на вечеринке допоздна. Я надеялась, что, когда отыщу его, он все поймет, отвезет меня домой, защитит – и мне будет спокойно; рядом с Дэвидом я часто чувствовала себя в безопасности. Иногда, когда он меня обнимал, обволакивал своим крепким телом, мне казалось, что еще чуть-чуть, и я исчезну.

Впрочем, я поняла, что вечер еще не подходит к концу, когда наконец увидела Дэвида вдалеке, у высаженных в ряд кипарисов. Он увлеченно беседовал с послом – самим Волком – и его женой Линой.

Лина Монтгомери – под этим именем она была известна в дни своей голливудской карьеры. Их с Волком невозможно было спутать ни с кем другим: обоих я видела в фильмах, хотя не считала, что от этого