Когда нам принесли счет и Юджин оплатил его, даже не взглянув на сумму, выложив на стол слишком много налички, так много, что официант явно был не рад идти за сдачей, я испытала такое облегчение и благодарность, что, естественно, была готова снова поехать к нему в отель, хоть и понимала, что целью свидания было просто познакомиться поближе. В любом случае в тот момент было уже поздно изображать недотрогу.
Когда мы выходили из «Левого берега», он придержал мне дверь – и так делали все, каждый мужчина, которого я встречала, но в этот раз все ощущалось иначе. Они придерживали двери всем женщинам, как само собой разумеющееся, потому что хотели быть вежливыми, но Юджин открыл ее именно мне, потому что я была ему небезразлична. Потому что – и я чувствовала это – он понимал меня и хотел обо мне заботиться.
И когда мы приехали в «Хей-Адамс» и поднялись в его номер, я не испытала такой отстраненности, как вчера. Я была не с чужим мне человеком, а с тем, кто мне нравился и кого я даже могла бы полюбить.
– Тебе нравится? – спросил он, покрывая поцелуями мою шею, пока мы двигались в унисон. – Тебе хорошо?
Никто прежде не задавал мне этого вопроса. Я была уверена, что не нравится или, во всяком случае, что нравиться и не должно. По какой-то мрачной неизведанной причине я всегда была вынуждена мучительно терпеть. Занималась этим, потому что так надо.
Но когда Юджин задал этот вопрос, я осознала, что мне и правда хорошо. В тот момент я наконец испытала то, что должна была испытывать. То, что описывают в книгах и показывают в некоторых фильмах.
– Да, – ответила я. – Да, мне нравится, – повторила чуть громче.
Когда все кончилось, он встал и отправился в душ, а я еще на пару мгновений осталась в постели, предаваясь этому новому блаженному чувству, этому осознанию, пока он копался в сложенных на стуле вещах.
Я не понимала, что он делает, пока он снова не подошел к кровати и не положил на тумбочку свернутую в рулончик пачку купюр, а потом повернулся, чтобы уйти.
– Что это? – спросила я, а он обернулся на меня и пожал плечами.
– Вроде так обычно принято?
И я все поняла.
Я не почувствовала, что пересекаю какую-то черту, когда взяла деньги. Это решение ничего для меня не значило. Выйдя из номера, я мгновенно забыла о произошедшем, отмахнулась от взлелеянной мной нелепой мысли, что моя жизнь может перемениться, – тем более что она лишь на секунду мелькнула у меня в голове, так что избавиться от нее оказалось довольно просто, зато теперь у меня, по крайней мере, были деньги; деньги, о которых никто не знал. То, что принадлежало только мне, – раз уж не досталось чего-то получше вроде любви.
Это был первый раз, когда со мной случилась подобная история с купюрами на тумбочке, но не последний. Хотя, полагаю, этот случай стал самым важным.
Я посчитала, что если и поступила неправильно, то причинила вред лишь себе самой, и то исключительно по глупости. Поддалась полнейшему, хоть и мимолетному, заблуждению, что заслуживаю чего-то большего. Особого значения я этой истории не придавала и уж точно не думала, что кто-то когда-то о ней узнает, хотя, как понимаю теперь, мне не следовало быть такой наивной.
Намного позже Дэвид расскажет мне, что они следили за всеми девушками, которые входили и выходили из вашингтонских отелей, где жили иностранные дипломаты. Никогда не знаешь, кто может оказаться полезным, какое наблюдение пригодится в работе.
Сейчас
Раннее утро, среда, 9 июля 1969 года
Арчи прижал кончики пальцев ко лбу. Губы Реджи превратились в тонкую белую линию.
– Ясно, – наконец медленно произносит Артур Хильдебранд. – Хорошо, миссис Шепард. Можете ли вы, пожалуйста, подумайте хорошенько, вспомнить, какую сумму господин Ларин оставил на… вы сказали, на прикроватной тумбочке?
– Ну, даже не знаю, – отвечаю я так же медленно, – точно не припомню. Но могу вам сказать, что часть ее я потратила на бутылку шампанского, когда вернулась в Даллас, а другую на маленькие золотые серьги-узелки, розовый кувшин из молочного стекла и такое же блюдо для подачи, скажем, шотландского печенья. Собственно, и все.
Артур Хильдебранд держится более невозмутимо, чем другие двое. Он смотрит на меня все так же спокойно и, кажется, немного рассеянно.
– И сколько это выходит? – спрашивает он.
– Примерно пара сотен долларов. Сумма была приличная.
– А какие нынче расценки на… – начинает Реджи, но замолкает, когда Хильдебранд поворачивается и бросает на него взгляд.
– И у вас не было чувства, – продолжает Хильдебранд, – пусть даже малейшего подозрения, что… за такие деньги положены некие дополнительные услуги?
– Это какие? – спрашиваю я, делая вид, будто представила себе что-то неприличное.
– Например, информация, – отвечает он. – Скажем, о вашем муже или о после́ Кэри.
– Вы что, не слушали? – спрашиваю я. – Я тогда еще даже не была знакома с Дэвидом. И тем более с послом.
Артур Хильдебранд улыбается мне.
– Может, какая-нибудь информация о вашем дяде? Например, о его работе в Комитете по международным отношениям?
– Честно говоря, я даже не знала, что дядя Хэл чем-то таким занимается, – говорю я, – в то время не знала.
– Но вы знали, – продолжает Артур Хильдебранд, – что президент Кеннеди планирует посетить Берлин, до официального анонса. И поделились этой информацией с Лариным.
– Я не думала, что это важно, – отвечаю я, пожимая плечами. – Мне лишь показался забавным комментарий Хэла о его прическе.
– В ГДР знали о визите президента задолго до того, как о нем было объявлено, – презрительно усмехнувшись, говорит Реджи. – Вы дали им время как следует подготовиться.
– Но в ту поездку не случилось ничего плохого, – говорю я, и Реджи моментально бросает в ответ:
– Или вы просто об этом не знаете.
Я не признаюсь им, что совсем недавно у меня были причины об этом задуматься. О том, какой ущерб я способна причинить.
Впрочем, теперь мне это известно.
– Двигаемся дальше, – говорит Артур Хильдебранд, хотя мне не кажется, что он готов насовсем оставить эту тему, – вы собирались рассказать о вашем знакомстве с послом.
– Мы почти добрались до этого, – говорю я и улыбаюсь. На глазах больше нет ресниц, которыми я могла бы кокетливо похлопать, но, надеюсь, мои интонации звучат убедительно. Глупышка Тедди. Грустная, глупая, красивая, неразумная Тедди.
7. Вилла Таверна
Пятница и суббота, с 6 на 7 июня 1969 года
Нужно было сбежать подальше от шумного веселья. От русских – шутов гороховых, а может, и совсем наоборот.
Дэвид больше не смотрел на меня, потому что Удо задал ему очередной вопрос о стандартах топлива, но наверняка обратил бы внимание, если бы меня вытошнило ужином, если бы я расплакалась или любым другим способом неизбежно отреагировала на Юджина, или Евгения, явившегося в резиденцию посла Соединенных Штатов и принесшего на своих дурацких лоферах от Ferragamo грязь моего прошлого в незапятнанную, сияющую, вылизанную дочиста новую жизнь.
К тому времени уже довольно много гостей вышли из-за стола, и мой уход не мог привлечь большого внимания, так что я сообщила Дэвиду, что иду искать дамскую комнату, и пошла к французским дверям самым быстрым шагом, который могла себе позволить, чтобы не выдать желания броситься бежать.
Мне действительно нужно было в дамскую комнату или любую другую, где можно было бы ненадолго уединиться, – куда-нибудь, где я заново научилась бы дышать. Оперлась бы о стену, пока не перестанет колотить дрожь, пока холодный пот, пропитавший мое чересчур облегающее платье, не высохнет.
В подобном состоянии, которое со мной
