Тилли часто удивлялась, как не умерла в тот момент, когда Тея спускалась по лестнице в свадебном платье с серебряным шитьем и таким длинным шлейфом, что его несли шесть женщин. В ожидании этой недели Тилли прожила пятьдесят с лишним лет, но в конце концов ее получила, и это чудо было самым большим чудом из чудес. Батрача на отцовской ферме в Миннесоте, она не могла не верить, что когда-нибудь окажется причастна к чудесному, хотя тогда казалось, что шансов у нее нет.

Наутро после пикника Тилли спала, свернувшись клубочком в постели, пока ее не разбудило дребезжание тележки молочника на улице. Затем соседский мальчишка прошел по тротуару под ее окном, беззаботно распевая «Кейси Джонс». К этому времени Тилли уже полностью проснулась. Вопрос близнецов и последовавший за ним смех вернулись легким уколом. Тилли знала, что порой не замечает очевидных фактов, но на этот раз… Ведь у нее целые альбомы полны газетных и журнальных статей о Тее, полутоновых гравюр, снимков на суше и на море, фотографий во всех ролях. Вот в гостиной фонограф, присланный мистером Оттенбургом в июне прошлого года на день рождения Теи: только подойди, поставь пластинку — и Тея сама за себя все скажет.

Тилли закончила расчесывать белые волосы, ловко скрутила их в привычный французский узел и засмеялась. Если горожане сомневаются, у нее достаточно доказательств: черным по белому, в цифрах и фотографиях, в тонких дорожках на металлических дисках. Для той, что так часто складывала два и два и получала шесть, так часто приукрашивала, добавляла штрих-другой, стараясь сделать мир ярче, чем он есть, истинное блаженство — иметь столь неоспоримые свидетельства. Ей никогда не придется втайне дрожать, что она хоть раз приукрасила что-то в пользу Теи. О, какое утешение для слишком ревностной души — наконец обрести розу настолько красную, что никакая краска не сделает ее ярче, лилию истинно златоносную, так что никакой позолотой не добавить ей блеска!

Тилли поспешила из спальни, распахнула двери и окна, впуская утренний ветерок в маленький дом. Через две минуты в кухонной печке уже ревел огонь, через пять Тилли накрывала на стол. За домашней работой она всегда разражалась пронзительными обрывками песен и так же внезапно умолкала на полуфразе, словно онемев.

С одной из таких трелей она вышла на заднее крыльцо и наклонилась достать масло и сливки из ледника. Кошка мурлыкала на скамейке, ипомеи по-дружески просовывали пурпурные раструбы сквозь решетку. Они напомнили Тилли, что, пока закипает кофе, можно нарвать цветов и украсить стол для завтрака. Она нерешительно оглядела куст шиповника, росший на краю двора, за высокой травой и помидорными лозами. На переднем крыльце, конечно, свисали малиновые плетистые розы, которые следовало срезать для блага лоз, но роза в руке не для Тилли! Ни за что! Она схватила кухонные ножницы и бросилась сквозь траву, промокшую от росы. Щелк, щелк: цветы шиповника на коротких черенках, лососево-розовые с золотой сердцевиной, с неповторимым лесным ароматом, падали в подставленный передник.

Отнеся на стол яйца и поджаренный хлеб, Тилли взяла с полки возле буфета нью-йоркскую газету за прошлое воскресенье, чтобы та составила ей компанию. В воскресной газете всегда бывает страница о певцах, даже летом, и на этой неделе музыкальный раздел начинался с доброжелательного отчета о первом исполнении Теей партии Изольды в Лондоне. В конце заметки был короткий абзац о том, что мадам Кронборг пела для короля в Букингемском дворце и получила в дар от Его Величества драгоценный камень.

Пела для короля, Боже мой! С ней постоянно что-нибудь такое происходит! Тилли вскинула голову. Весь завтрак она то и дело совала острый нос в букетик шиповника, с прежней невероятной легкостью на сердце, которое, словно детский воздушный шарик, рвалось вверх, дергая нитку.

Тилли всегда настаивала, вопреки всякой очевидности, что жизнь полна сказок. Так и есть! Она, возможно, слегка пала духом, и Тея ответила ей вот так, издалека. Если ты приуныл, обычный человек, чтобы поддержать тебя, может написать письмо. Но Тея почти никогда не писала писем. Она отвечала каждому, равно друзьям и недругам, по-своему, единственным своим способом. Тилли была вынуждена снова напомнить себе, что все это правда, что она ничего не сочинила. Как все романтики, она немного пугается, когда видит, что трезвомыслящий мир признает одну из ее самых безумных фантазий. Когда сбывается наша мечта, мы почти боимся в это поверить, ведь это лучшая из всех удач, и ничего лучшего ни с кем из нас случиться не может.

Когда жители Сильвестр-стрит устают от историй Тилли, она отправляется в восточную часть города, где ее рассказам всегда рады. Там до сих пор обитают более скромные жители Мунстоуна. Под тополями ютятся те же домишки; мужчины курят трубки в дверях, а женщины стирают во дворе. Старухи помнят Тею и то, как она, бывало, ехала по тротуару в тележке, отталкиваясь ногами, правя дышлом и держа Тора на коленях. В этой части города мало что происходит, а у людей долгая память.

На одной из тех улиц вырос мальчик, который уехал в Омаху, создал большой бизнес и теперь очень богат. Здешние жители всегда поминают его и Тею вместе как примеры предприимчивости мунстоунцев. Однако о Тее они говорят чаще. Голос привлекает даже больше, чем богатство. Это единственный дар, которым хотели бы обладать все существа, если бы могли. Унылую Мэгги Эванс, умершую почти двадцать лет назад, до сих пор помнят, потому что Тея пела на ее похоронах «после того, как выучилась в Чикаго».

Как бы ни посмеивались над Тилли, старожилам будет ее не хватать. Ее россказни дают им, отрезанным от беспокойных течений мира, пищу для разговоров и догадок. Многочисленные голые песчаные отмели между Венецией и материком, во вроде бы стоячей воде лагуны, остаются обитаемыми и здоровыми лишь потому, что каждую ночь полтора фута прилива прокрадываются из моря и проносят свежий рассол по всей этой сети сверкающих водных путей. Так и во все тихие поселения маленьких людей вести о том, что делают их сыновья и дочери в большом мире, приносят истинную свежесть: старикам — воспоминания, а молодым — мечты.

КОНЕЦ

Примечания