Я присвистнул.

– Цельный доллар. Вот не знал, что вы такой богатей.

Я продолжил колоть дрова и заметил, что Гек на меня смотрит.

– А вы почему прогуливаете уроки?

– Наверное, по привычке.

– Я бы вот поучился с моим удовольствием. – Я расколол еще два полена.

– Между прочим, твоя кожа ненамного темнее моей.

– А все ж таки темная.

– Почему ты раб?

– Потому что моя мама была рабыней.

– А твой папа? – спросил Гек.

– Да вроде нет. Ну да какая разница. Если прознают, что у тебя в родне хоть один цветной, всё, ты цветной. И неважно, какой ты с виду.

– Я видел следы на снегу, – сказал Гек.

– Сдается мне, их сейчас вдосталь. Там, где народ похаживает.

– В одном из следов на каблуке крест.

– То есть как это – крест?

– Как у Иисуса, такой крест.

– И нечего тут пужаться, – сказал я.

На мальчишку жалко было смотреть: до того он разволновался. Я понял, о чем он думает.

– Значит, ты тоже считаешь, что это он. – Гек говорил об отце. – Ты тоже считаешь, что он вернулся.

– Я такого не говорил.

– Но ты так думаешь. Я же вижу, что ты так думаешь. Чего ему нужно, Джим? Ты ведь всякое повидал.

Я сунул руку в карман и достал волосяной шар, я держу его специально для белых детишек, я сделал его из хвоста мула.

– Знаете, что енто? – Я поднял шар повыше, к солнцу.

– Что?

– Волосяной шар из бычьего сычуга. А потому он знаете какой?

Гек помотал головой.

– Волшебный, – сказал я. – Ентот вот самый шар волшебный и говорит со мной.

– И что же он говорит?

Я поднес шар к уху.

– Да, слышу. Он говорит. Шар сказал, за вашим папашей всюду следуют два андела, белый и черный. Нашептывают ему всякое. Один андел хороший, а другой плохой, никто не знает, который одержит верх. Ему самому невдомек, что он будет делать дальше. Останется или уйдет. Ентот вот шар вроде как должен знать, да и он не знает.

– Толку-то от него.

– Обождите, вот шар опять говорит.

Гек прислушался вместе со мной.

– Как же, как же. Он говорит, все у вас образуется. Вам на пути встренутся две женщины. Вы женитеся сперва на бедной, а потом на богатой. И что бы вы ни делали, не приближайтеся к воде. Иначе речка-то вас приберет.

– Это все шар говорит?

Я кивнул.

– Он сейчас спит.

К двери подошла мисс Уотсон.

– Гек, – окликнула она, – иди в дом и умойся к ужину. – Она посмотрела на меня. – А ты все с дровами возишься?

– Их эть целая прорва, миссумс.

– Все равно перестань, у меня голова разболелась от твоей стукотни.

– Да, мэм.

Я шел домой, когда со мной поравнялся Люк.

– Помедленней, а то старику за тобой не угнаться, – сказал он.

Какое-то время мы шагали молча. Я понимал, что молчание затянулось, но разговаривать не хотелось. Я пнул камешек.

– Что тебя так беспокоит? – спросил Люк.

– Ничего, – ответил я.

– Ты переживаешь из-за дров, которые спрятал под крыльцом?

– Ты их видел?

– Видел.

– Нет, из-за дров я не переживаю.

– Ты переживаешь из-за этого мальчишки, – сказал Люк. Я посмотрел на него, и он добавил: – Из-за Гека. Из-за этого мальчишки, Гека.

– Да, отец у него пьянчуга и вечно его донимает.

– Тебе-то какая печаль? Это белых дела.

Я кивнул.

– Но Гек еще ребенок.

– Да, свободный ребенок. – Люк указал на меня. – Есть в этом мальчике что-то такое. И в нем, и в тебе.

– У него куча неприятностей, – сказал я. – Как ни печально, но я пока еще раб и ничем не могу ему помочь.

Глава 4

Погода оставалась холодной не по сезону, и я начал подворовывать дрова не только для Эйприл с Коттоном, но и для своего семейства и еще кое-кого. Я безумно тревожился, что дров хватятся, и однажды воскресным днем страх мой сбылся. Ко мне подошла Сэди.

– Что случилось? – спросил я.

Она выглянула из двери хижины, посмотрела на нашу девятилетнюю дочь, потом на меня.

– Что ты намерен делать? – спросила Сэди.

– Ты о чем?

– Я слышала, как мисс Уотсон разговаривала с судьей Тэтчером.

– Да?

Сэди шмыгнула носом.

Я обнял ее.

– Успокойся.

То, что она сообщила мне, захватило меня врасплох.

– Мисс Уотсон сказала судье Тэтчеру, что собирается продать тебя одному человеку из Нового Орлеана, – проговорила Сэди.

– Что это значит? – спросила Лиззи. – Папа, что это значит?

Я подошел к двери, выглянул на улицу.

– Джим, – позвала меня Сэди.

– Папа!

– Она сказала, нас всех или только меня? – уточнил я.

– Только тебя, Джим, – воскликнула Сэди. – Что нам делать? Нас разлучат, и мы не узнаем, где ты.

– Что? – выдохнула Лиззи.

– Не разлучат, – сказал я, схватил большой лоскут ткани, разложил на полу.

– Что ты делаешь? – спросила Сэди.

Я положил на лоскут хлеб и сушеное мясо, завернул в узел.

– Никто меня не продаст, если меня не будет.

– Бежать нельзя, – сказала Сэди. – Ты же знаешь, что делают с беглыми.

– Я спрячусь. Я спрячусь на острове Джексона. Все подумают, что я убежал на север, а я буду тут. А потом что-нибудь придумаю.

– Так нельзя. Тебя непременно найдут. И поступят с тобой как с беглым. Может быть, тебя даже… – Она осеклась.

– Даже что? – спросила Лиззи.

– Все равно я побуду там, пока не решу, что делать. – Я опустился на одно колено, посмотрел на Лиззи и крепко обнял ее. – Все будет хорошо. Слышишь, детонька?

Лиззи расплакалась.

Я выпрямился, поцеловал Сэди.

– Не говори никому, куда я подался. Даже Люку не говори.

– Ладно.

– Ты слышала, Лиззи? – спросил я.

– Да, папа.

Я направился к двери.

– Папа!

– Все в порядке, маленькая. – Сэди положила руку мне на плечо. Я поцеловал ее. – Я за вами вернусь.

Попрощавшись с домашними, я улизнул в лес. Наверное, глупо было пытаться скрыться среди бела дня, но я не знал, когда за мною придут. Я шагал не спеша. Бегать рабу нельзя, если, конечно, он не бежит. Никем не замеченный, я миновал задний двор вдовы Дуглас и по косогору спустился к реке. Устроился там, на подмытом берегу, и стал ждать. Днем на воду нечего и соваться. Слишком много паромов, прогулочных пароходов, рыбаков у реки. Мною владел столько же страх, сколько и злость, но что делать рабу со злостью? Друг на друга мы можем злиться сколько угодно: все мы люди. Но истинная причина злости остается неназванной: эту злость мы вынуждены глотать, подавлять в себе. Нашу