Гек подобрал камень, повертел его в руке, рассматривая, а потом зашвырнул им в белку, сидевшую высоко на ветке вяза.

– Хочете знать, что я думаю?

Гек посмотрел на меня.

– Я думаю, молиться надо ради тех ваших ближних, которые хочут, чтоб вы молилися. Молитеся так, чтобы услышали мисс Уотсон и вдова Дуглас, и просите Иисуса о том, чего, как вы знаете, они хочут. И жизнь ваша станет куда как вольготнее.

– Может быть.

– И вворачивайте время от времени что-нибудь вроде новой удочки и протчего такого, чтобы вас не бранили.

Гек кивнул.

– Разумно. Джим, а ты веришь в Бога?

– А как же, верю. Если бы Бога не было, откудова бы взялася наша чудесная жизнь? Ну, бегите играйтеся.

Я проводил Гека взглядом: он скрылся за углом того здания, что стоит напротив большого дома судьи Тэтчера. Я изготовился было взвалить на плечо последний мешок зерна, как вдруг сзади ко мне подошел старина Люк.

– Ты меня напугал, – сказал я.

– Извини. – Люк подпрыгнул – росточком старик не вышел – и сел на подводу.

– Чего хотел этот маленький приставала?

– Он малец неплохой, – возразил я. – Просто хочет понять, что к чему. Наверное, как и все мы.

– Слышал, что случилось с братом этого Макинтоша в Сент-Луисе?

Я покачал головой.

– Он человек свободный. Светлокожий, как ты. Ввязался в драку в порту, явилась полиция и схватила его. Он спросил, что с ним сделают за мордобой. Один из полицейских ответил, что, скорее всего, повесят. И брат Макинтоша ему поверил. Почему бы и нет? Так вот он достал нож и прирезал обоих.

Подошел белый мужчина и отчего-то принялся рассматривать коня, впряженного в подводу. Люк замолчал. На белого мы старались не смотреть. Если уж мы разговаривали, значит, надо продолжать разговор.

– И что дальше? – спросил я Люка.

– Ну, значица, эта черномазая облизьяна нырк в проулок, что твой сатана, тут-то его и оглоушили пистолетом. Эти белые так и накинулися на него. Намылили ему холку по первое число.

Я кивнул.

– Эй! – крикнул белый.

– Сэр?

– Это лошадь мисс Уотсон?

– Нет, сэр. Подвода – та мисс Уотсон. А лошадка – от вдовы Дуглас.

– Не знаешь, она не думает ее продавать?

– Не могу знать, сэр.

– Как увидишь ее, спроси, – сказал он.

– Да, сэр, всенепременно.

Прохожий в последний раз оглядел лошадь, раздвинул ей пальцами губы и наконец ушел.

– Как думаешь, зачем такому дураку лошадь? Он же в лошадях ничего не смыслит, – сказал Люк.

– Этой кляче сто лет в обед, она и в вёдро-то еле тащит эту подводу, даже пустую.

– Любят белые покупать всякую всячину, – заметил Люк.

– Так что сталось с Макинтошем? – спросил я.

– Схватили, привязали к дубу, напихали под него хворосту и сожгли заживо. Говорят, он вопил, просил его пристрелить. Но присутствующие кричали, что пристрелят любого, кто попробует избавить его от мучений.

Меня замутило, но в целом эта история не так уж и отличалась от многих других, которые я слышал. И все равно меня бросило в жар, я вдруг ощутил, что весь липкий от пота.

– Какая страшная смерть, – сказал я.

– А хороших смертей, пожалуй, и не бывает, – ответил Люк.

– Вот не уверен.

– Это еще почему? – удивился Люк.

– Ну то есть все мы умрем. Может, не всякая смерть так уж плоха. Может, какая из них меня и устроит.

– Чушь ты несешь.

Я засмеялся.

Люк покачал головой.

– Но и это еще не худшее. Цветные мрут каждый день, тебе ли не знать. Хуже всего, что судья заявил присяжным: это было деяние коллективное, и поэтому они не вправе выносить какие-либо вердикты. Получается, если сделали всей толпой, то это не преступление.

– Боже милостивый, – сказал я. – Рабство.

– Это ты верно подметил, – согласился Люк. – Если тебя убивают толпой, они невиновны. Угадай, какая фамилия у судьи.

Я молча ждал.

– Лоулесс[1].

– Как думаешь, мы с тобой когда-нибудь попадем в Сент-Луис или в Новый Орлеан?

– Рази токмо в раю, – ответил Люк и подмигнул мне.

Мы расхохотались и заметили чуть поодаль белого. Ничто так не раздражает белых, как смеющиеся рабы. Подозреваю, белые опасаются, что мы смеемся над ними – а может, им невыносима самая мысль о том, что нам может быть весело. Как бы то ни было, а успокоиться мы не успели и привлекли его внимание. Белый услышал наш смех и направился в нашу сторону.

– Чего это вы расхихикались как девчонки? – спросил он.

Я этого типа видел и раньше, но имени его не знал. Он напыжился, будто хотел показать, что с ним шутки плохи. Меня это несколько напугало.

– Да мы вот дивилися, правда ли это, – ответил Люк.

– Что – правда? – спросил этот тип.

– Мы дивилися, правду ли говорят, что эти, как их, улицы в Новом Орлеане из чистого золота, – пояснил Люк и посмотрел на меня.

– И правда ли, что в наводнение по улицам течет чистый виски. Я-то виски отродясь в рот не брал, нет, сэр, но уж больно история хороша. – Я обернулся к Люку. – Правда же, хороша?

На мгновение мне показалось, белый сейчас смекнет, что мы над ним потешаемся, но он произнес со смехом:

– История хороша, потому что хороша, парни. – И ушел, хохоча.

– И сейчас он напьется, не столько потому, что может, сколько потому, что мы не можем, – заметил я.

Люк усмехнулся.

– И когда мы позже увидим, как он шатается и дурит, будет ли это примером иронии провидческой или иронии драматической?

– Возможно, той и другой.

– Вот уж была бы ирония так ирония.

Глава 3

Весенний снег всех захватил врасплох. По приказанию мисс Уотсон я целый день колол дрова, чтобы ей хватило надолго. Но дров было немного, и ни мне, ни другим рабам она не дала ни полена. Мы подобрали, что сумели, с земли и тайком срубили несколько невысоких деревьев неподалеку от наших хижин. Эти дрова, конечно, были сырые, горели плохо, жутко дымили, но тепло худо-бедно давали. Я ухитрился спрятать несколько сухих чурбачков под крыльцо мисс Уотсон. Ночью вернусь за ними. Старым рабам – Эйприл и Коттону – они пригодятся. Может, кто-то назвал бы мой поступок кражей. Я и сам так его называл, но меня это не смущало. Я упарился за работой и снял рубаху, невзирая на холод.

– Ого, сколько дров, – сказал Гек. Я вздрогнул. – Я тебя напугал? – спросил он.

– Разве что самую малость. Вы как здесь?

– Я только что продал все, чем владею, судье Тэтчеру. Он