В ее голове звучали слова матери, обещания отца, и она сделала шаг в ледяную глубину.

Сердце Гу Дилинь было разбито – все, на что она надеялась, рухнуло в одночасье. Без сил и веры в будущее, охваченная горем, она подошла к воде, отчаянно осознав, что теперь у нее не осталось ни свободы, ни любви. Ночь поглотила ее, как и те мечты, что навсегда остались несбывшимися.

Когда тело обнаружили, семья Гу решила умолчать об обстоятельствах трагедии, поэтому-то отец и заплатил чиновникам, чтобы дело дочери не стали раздувать – иначе его репутацию сровняют с землей. Родные как можно скорее организовали похороны и проводили дочь в загробный мир. Для всех это стало несчастным случаем. Но для Гу Дилинь это была последняя попытка сохранить свободу.

Родители, вспоминая все, что привело к трагедии, не могли сдержать эмоций. Госпожа Гу опустила голову, прикрывая лицо руками, и разрыдалась. Господин Гу молча передал ей чашку с горячей водой, пытаясь успокоить супругу, хотя сам был подавлен не меньше. Его взгляд блуждал по комнате, словно он искал в прошлом ту переломную точку, когда еще мог изменить свои решения и не допустить смерти дочери.

– Тогда… Я выслал И Сюаня из столицы, чтобы не допустить их встречи, но если бы он пришел к ней… Может быть, все сложилось бы иначе, – тихо произнес старший господин Гу.

Юнь Шэнли, сидя напротив, хмуро наблюдал за этой сценой.

Все, как и предполагал Чжи Хань. Самоубийство.

Он прекрасно знал, что такие семейные трагедии не были редкостью. Это была часть того мира, который он ненавидел всем сердцем, но изменить его было не в его силах. Его мать когда-то, как Гу Дилинь сейчас, тоже стала разменной монетой для родителей. Родня и слуги часто сетовали: когда молодая красавица из знатной семьи согласилась выйти замуж за его отца, она правда думала, что будет любима и желанна, но мечты быстро разбились о реальность. Верховный цензор любил лишь себя и свою службу и редко вспоминал о других людях и их чувствах – кому, как не самому Юнь Шэнли, знать об этом…

Выстраиваемая столетиями система, где семьи жертвуют своими детьми ради выгоды, не исчезнет в одночасье. Если с преступниками арены еще можно было бороться, пересажав их всех за решетку, то что тогда делать с устоявшимися правилами и обычаями, которым следовали повсеместно? Даже сам император не смог бы искоренить эту болезнь.

Юнь Шэнли тяжело вздохнул, пытаясь найти слова, чтобы не усугубить горе безутешных родителей, но дело не могло ждать. Супруги Гу должны были узнать правду, какой бы горькой она ни была.

– Мне жаль это говорить, но, возможно, вам придется пройти вместе со мной в Ведомство наказаний. Вам следует еще раз осмотреть труп вашей дочери, – произнес он уверенно, но мягко, стараясь говорить не слишком настойчиво.

Госпожа Гу вздрогнула, и ее руки, державшие чашку, затряслись. Чашка с глухим звуком упала на пол, отчего горячая вода разлилась по деревянным доскам.

– Осмотреть? – с трудом произнесла она, переводя полный боли взгляд на Юнь Шэнли.

Господин Гу, нахмурившись, с громким стуком поставил свою чашку на стол:

– Но как это возможно? Мы уже похоронили ее, устроили церемонию, соблюли все ритуалы. Как вы можете просить нас…

Юнь Шэнли резко поднялся, отряхивая рукава своего чиновничьего одеяния:

– Скорее всего, мне придется вас разочаровать. Очень жаль, но ваша дочь, возможно, фигурирует в еще одном деле.

Глава 17

Как Яо Линь и ожидал, его первые дни в публичном доме были посвящены обучению. Хозяйка заведения не могла позволить своей новой любимице и дальше оставаться неопытной простушкой, не знающей основных правил, поэтому ее первостепенной задачей стало научить Яо Линя угождать клиентам.

В публичных домах девушки постигали разнообразные искусства, чтобы удовлетворить даже самые изощренные запросы посетителей. Они осваивали музыку, поэзию, пение и танцы, а также мастерство беседы и нормы этикета.

Яо Линь не имел ничего против борделей, потому что сам вырос в одном из таких и даже был благодарен за уроки жизни, полученные в юности. Однако лишний раз прибегать к приобретенным в публичном доме знаниям и умениям не хотелось. Впрочем, ради будущего спокойствия можно и потерпеть.

Тем более что Фу Чан – женщина неплохая. Она отличалась от хозяйки борделя, в котором Яо Линь жил с матерью. Если той старухой двигала лишь похоть, то Фу Чан прежде всего ценила деньги.

Да и жизнь в «Доме Пионов» пока казалась спокойной, ничего из ряда вон выходящего не происходило. Девушки между собой почти не ссорились, на Яо Линя внимания особенно не обращали, только иногда перешептывались за его спиной, явно завидуя положению «любимицы». И слой пудры на лице раздражал – из-за него двигаться приходилось аккуратнее и все чесалось.

Сунь Юань дал Яо Линю несколько полезных советов и показал, как именно следует делать макияж, чтобы никто не заподозрил его во лжи, и он долгие часы тратил лишь на то, чтобы скрыть свои мужские черты пудрой.

Для обучения этикету и правилам чайной церемонии к Яо Линю приставили специальную наставницу, которую все вежливо называли Мамашей. Она, крепкая упитанная женщина с добрыми глазами и странными пятнами на лице, была второй по главенству сразу после Фу Чан. Мамаша помогала хозяйке борделя следить за порядком и занималась воспитанием еще совсем юных девушек, играя для них роль матери. Раньше – успешная работница «Дома Пионов», его главное сокровище, а теперь – наставница, что обучает девушек искусствам и мастерству обольщения.

Пока наставница не пришла, к Яо Линю без приглашения пожаловала сестрица Ци, явно желающая оценить его умения и рассказать потом о них другим девушкам. Как быстро понял Яо Линь, сестрица Ци была одной из лучших «неприкасаемых» куртизанок, и ее главным достоинством было умение заваривать чай. Множество мужчин приходили к ней для того, чтобы увидеть, как ее тоненькие пальчики порхают над чашками, ловко проворачивают и аккуратненько стучат по крышке, чтобы затем передать им в руки самый ароматный и вкусный чай в публичном доме.

Взяв тяжелый фарфоровый чайник, Яо Линь поднял его повыше, тонкой струей вливая кипяток в чашку, уже наполненную чайными листьями. Промыв их, он ловким движением прокрутил крышку и слил воду, чтобы снова налить ее уже в большем объеме, необходимом для заваривания.

– Сестрица! – Ци Хоу в порыве чувств всплеснула руками, и