Глава Юнь гонял всех, заставляя работать едва ли не вдвое больше обычного, и Чжи Хань и Сунь Юань не решались даже приблизиться к нему, опасаясь попасть под горячую руку или пострадать от зловредной иньской энергии, исходившей от этого демона в человеческом обличье. Чжи Хань, конечно, из лучших побуждений зажег благовония и обошел с ними главу Ведомства, стремясь изгнать из него злого духа, но Юнь Шэнли этот жест доброй воли не понравился. Он выхватил ароматическую палочку из рук испуганно охнувшего Чжи Ханя, раздавил ее в руке и показательно рассыпал остатки по полу, мечтая, очевидно, сделать то же самое с головой подчиненного. Но, к сожалению, Юнь Шэнли пришлось ограничиться лишь парой новых приказов, от которых Сунь Юань с Чжи Ханем взвыли, но ослушаться не посмели.

Тем временем волнение и напряжение среди жителей становилось все сильнее, каждый задавался вопросом, не окажется ли погибший его родным или знакомым.

Лишь к часу Свиньи[12], когда Ведомство почти отчаялось найти родных убитого, на пороге появилась женщина в темной, изрядно поношенной одежде. Она робко вошла внутрь. Ее глаза были красными от слез, лицо – бледным, а плечи – немного сгорбленными, будто она привыкла нести бремя, которое не по силам разделить ни с кем другим. Женщина, не поднимая глаз, тихо произнесла:

– Мой сын… Это мой сын?

Юнь Шэнли жестом приказал стражникам пропустить женщину в зал, где пока еще лежало тело, не переданное в похоронное бюро. Когда она наконец увидела лицо сына, ее ноги подкосились, и она рухнула на колени, не в силах сдержать рыдания. Сначала ее плач был почти беззвучным, но затем горечь и боль вырвались наружу. Она позволила себе поддаться тому чувству, что тревожило ее целый день, после того как по городу пошли слухи о трупе. Она зарыдала, прикрыв лицо дрожащими руками, и ее плач эхом разнесся по залу, затихая в сводах холодных каменных стен лишь на краткие мгновения. Остальные люди отвели взгляды, тактично давая ей остаться наедине со своим горем.

Женщина обхватила руками безжизненное тело сына. Ее плечи сотрясались от рыданий, а всхлипы звучали так, будто весь мир вокруг исчез и не осталось ничего, кроме боли от утраты. Ее тихий отрывистый шепот почти не было слышно, но Юнь Шэнли уловил слова, которые разрывали ее сердце:

– Как же так… Мальчик мой… Почему же так, за что тебе это?

Когда спустя две палочки благовоний женщина успокоилась настолько, чтобы говорить, ее пригласили к Юнь Шэнли для допроса. В ее глазах читались бесконечная усталость и безысходность.

– Как звали вашего сына?

– Мой мальчик… Мин Фань…

Она говорила, глядя куда-то в сторону, будто была не в силах смотреть в лицо правде, что причиняла ей такую боль. Ее сын теперь никогда не откроет глаз, никому не улыбнется своей яркой широкой улыбкой и не позаботится о своей матери…

– Знаете ли вы, почему его мертвое тело оказалось у ворот Ведомства?

– В последнее время он совсем изменился… – едва слышно начала она. Ее голос звучал тихо, надтреснуто. – Раньше он всегда был веселым и добрым, таким открытым… А теперь… Словно чужим стал. Почти не бывал дома… Уходил надолго, иногда на целые ночи… Я не заставляла его трудиться в поте лица… Жили мы бедно, но денег на еду всегда хватало, пусть даже и на самую простую… Не было нужды работать по ночам, но он всегда уходил куда-то… На вопрос, чем он занимается, никогда прямо не отвечал…

Юнь Шэнли слушал внимательно, уже примерно представляя, чем же занимался ее сын, раз его отравили «Кровавой бабочкой».

– Когда он приходил… – Женщина судорожно вздохнула, и на ее глазах снова выступили слезы, но она заставила себя продолжить: – Он всегда был в синяках… в ссадинах. Я не раз спрашивала, что с ним, что случилось, кто его обидел… – Она прикрыла заслезившиеся глаза рукой, стараясь подавить нахлынувшую боль. – Но он лишь отмахивался. Говорил, что все в порядке, что это… так, пустяки.

Ее голос сорвался, и она покачала головой, убрав ладонь от лица и стиснув дрожащие руки.

– Я пыталась остановить его, пыталась убедить, что, чем бы он ни занимался, это опасно, что нам не нужно много денег, что он может поискать более простую работу. Молодой – его везде примут, но он не слушал. Говорил, что у него свои дела, что мне не понять. Постоянно пил что-то из маленьких сосудов, а после уходил… Надолго… Как… Как же я теперь с этим жить буду? Как я теперь без него?..

Юнь Шэнли с легкой грустью посмотрел на нее. Он понимал, что ее слова – это не просто горечь матери, потерявшей сына. За обрывистыми фразами и причитаниями скрывались ответы, важные для расследования, но в этот момент они были спрятаны за ее слезами и горем.

– Вы же поможете мне? Поможете узнать, кто сделал это с моим мальчиком?

– Разумеется, Ведомство наказаний возьмется за это дело. Я должен сказать… Ваш сын умер не своей смертью, думаю, вы уже слышали, что его отравили. Причем очень редким ядом. Скорее всего, ваш сын связался с плохими людьми, так что будьте готовы к неприятным подробностям о нем.

Женщина не могла поверить его словам. Как ее сын мог быть связанным с чем-то незаконным?

– Нет… Нет! А-Фань же всегда был таким добрым! Пару раз дрался с соседскими парнишками, но все так делают! Почему вы так говорите?

Юнь Шэнли опустил взгляд на бумаги, задумавшись. Мать, скорее всего, многое не знала о сыне. Она считала его хорошим, но ведь не всегда родители знают все о своих детях.

Когда женщина наконец закончила говорить и Юнь Шэнли отпустил ее, она встала, склонив голову, и пошатнулась, будто их разговор вытянул из нее все силы. Стражники проводили ее до дверей, и она, едва держась на ногах, покинула Ведомство, молчаливая, сгорбленная и страшно одинокая, будто потерявшая смысл жизни.

Юнь Шэнли все еще сидел за столом, задумавшись о