– Ты нетерпелив, – сказал проводник Санчесу, располагаясь на ночлег и предварительно убедившись, что никто их не слышит. – В этом беда всех горцев. Вы не любите подчиняться, постоянно грызетесь друг с другом и не выносите размеренного порядка вещей. Вот почему народы, которые живут внизу, в конечном счете всегда одержат над вами верх…

– Ты что, брухо? – пробурчал тот, уязвленный проницательностью краснокожего.

– По твоим повадкам нетрудно догадаться, откуда ты родом.

Санчес родился в одном из селений, прилепившихся к Восточной Сьерра-Мадре. Мать его не побоялась однажды в Веракрусе наброситься с ножом на оскорбившего ее кабальеро, а отец простился с жизнью совсем молодым во время свары с пастухами из соседней деревни. По наследству Санчес был наделен поистине корсиканским темпераментом и не скрывал этого.

– Здешняя сельва считается непроходимой, – вновь подал голос гуарани. – Однако есть тропа. Правда, она удлиняет дорогу. Вижу, ты хоть сейчас готов схватиться за мачете и рвануть напрямик, но все-таки прислушайся к моему совету. Как говорил Соломон: «Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города». Следуя более извилистым путем, мы сохраним силы, а их следует поберечь.

Санчес смотрел на индейца с удивлением.

– У меня сложилось впечатление, что ты… – начал он и осекся.

– Хочешь сказать – я слишком грамотный?

– Да, что-то вроде этого, – смутился Санчес. – В Мехико я был знаком с одним сапотеком[30], которого какое-то время знакомили с грамотой монахини, и…

– Считаешь, индейцы стоят на более низкой ступени? – усмехнулся Сеферино.

Команданте, словно пойманный за руку вор, пробормотал:

– Не обижайся, гуарани.

Сеферино осклабился:

– Твои чилийцы обращаются ко мне с брезгливой учтивостью. С другой стороны, я смотрю, ты не особо их жалуешь, как и перуанца. Ваши северные соседи, в свою очередь, терпеть не могут «грязных латинос», к которым относишься ты сам. Я не буду даже спрашивать твоего мнения насчет северян. Все мы кичимся своей исключительностью и готовы презирать остальных…

– Говоря о презрении к другим, ты имеешь в виду и представителей своего племени?

– Ненависть к бледнолицым – одна из основ нашей жизни, – пожал плечами гуарани. – Тем более мы уверены: она справедлива. Все народы таковы, мексиканец.

– Дело не в народах, дело в морали, которую нам навязывают. Марксисты правы: человечеству нужна иная мораль…

– Странно! Об иной морали рассуждает человек, который оказался на парагвайской границе ради все тех же пресловутых денег, – не преминул уколоть индеец.

– Не стоит порочить мое желание хорошо заработать! – вспыхнул Санчес. – И в конце концов, почему бы не обратить оружие врагов против них самих?

– Собираешься употребить заработанные денежки на борьбу с гринго?

– А вот это уже не твое дело. Озаботься-ка лучше своим кушем.

От насмешливости Сеферино не осталось и следа.

– Мой куш – спасение деревни, которая осталась без средств к существованию.

– Замечательное начинание! – хмыкнул Санчес. – И в чем же, осмелюсь полюбопытствовать, причина бедствий благородных гуарани?

– Власти, заняв принадлежавшие нам земли, добывают там оловянную руду.

– Вот для чего нужны коммунисты.

Сеферино, окончательно посерьезнев, выбил пепел из трубки и свернул разговор:

– Завтра нам предстоит войти в сельву, а это совсем иное дело, чем беззаботная прогулка по пампе. Поэтому постарайся выспаться…

Утро смыло с реки остатки тумана. Гомон сельвы на том берегу не смолкал. Тут же дала о себе знать жизнерадостность чилийцев: вскочивший первым Родригес не мог не позубоскалить насчет оленьих рогов, посоветовав Аухейро примерить их на досуге.

Перед тем как переступить Рубикон, отделяющий отряд от сельвы, проводник пропустил через все седла длинную веревку, организовав подобие «поезда». Стоило только лошадям, с трудом преодолевшим каменистое мелководье, войти в лес, стало ясно: предусмотрительность гуарани есть жизненная необходимость. Обильно поросший мелкой тропической растительностью проход между деревьями, который, по словам Сеферино, бывавшие в этих местах индейцы называли тропой муравьеда, был невидим для всех, кроме проводника: без спасительной веревки любой из отставших мог легко затеряться в здешней чащобе. Сеферино постоянно дергал за веревку, требуя ответного сигнала, и лишь убедившись, что люди и лошади следуют за ним, вел своего осторожно ступающего мерина все дальше и дальше в заросли. Делать картографическую съемку не имело смысла – и Санчес, и смолкнувшие чилийцы, и замыкающий шествие перуанец превратились в слепцов, увлекаемых поводырем. Час шел за часом, всхрапывали лошади, потрескивал валежник под ногами, однако солнечный свет и не думал появляться. У озабоченного Санчеса создалось ощущение, что они нырнули на глубину. Даже голоса птиц раздавались высоко наверху, там, где гулял ветер, качались кроны и продолжалась солнечная жизнь.

Заночевали в завале из упавших и криво растущих древесных стволов, отвоевав при помощи мачете немного свободного пространства. Пока команданте и чилийцы распрягали лошадей и сгружали тюки, а Пако колдовал над ужином, Сеферино накинул на низко нагнувшееся дерево противомоскитные сетки. Ночью провалившихся в сон пришельцев не потревожило ни одно живое существо – судя по всему, эти места избегали даже змеи (уханье сов и шелест летучих мышей не в счет).

Следуя за Сеферино по тропе, ширина которой, как шутил Аухейро, была чуть больше муравьиной дорожки, Рамон Санчес ощущал, что теряет чувство времени. Изредка, повинуясь знаку гуарани, наемники бросали поводья и разминали затекшие члены возле колодцев, о существовании которых можно было догадаться, только разгребя сучья и палую листву на просевших остатках сгнивших жердин. Пока кавалеристы утоляли жажду, их лошади, ожидая своей очереди, отыскивали съедобную траву и дотягивались до мясистых листьев буакаве – растения, которое, помимо питательных волокон, содержало в себе много влаги.

Прошло еще несколько дней. Смех чилийцев начал раздражать Санчеса не меньше, чем вызывающее спокойствие проводника. Индеец отвечал на его вопросы неохотно и уклончиво. У команданте создалось стойкое впечатление: гуарани ведет его людей самым тяжелым, самым изматывающим путем.

Прислонившись во время очередного привала к стволу дерева, по которому термитами была проложена глиняная дорога-туннель, гуарани, отколупнув кусочек строительного материала, сосредоточенно рассматривал возню насекомых.

– О чем задумался? – не преминул окликнуть проводника Рамон, воспользовавшись тем, что Родригес с Аухейро заняты разговором, а Пако осматривает лошадей.

– Термиты дадут человечеству сто очков вперед, – отвечал тот.

И, постучав по стволу, пояснил:

– Здесь есть король, есть королева, есть рабочие, есть солдаты. У каждого своя роль, мексиканец.

– Не думал, что ты сторонник