11

Проигравшая сторона

Несмотря на постепенное сближение правовых норм между Англией и Францией в течение XVIII века, понятие литературной и интеллектуальной собственности активно оспаривалось в обеих странах. Так, выдающийся математик Кондорсе с ходу отверг идею, что права на интеллектуальный труд служат стимулом для творцов. Если бы привилегии на печать никогда не существовали, говорил он, «Бэкон[162] все равно указал бы путь к истине, а Кеплер[163], Галилей, Декарт и Ньютон все равно совершили бы свои великие открытия»[164]. Мы, конечно, можем добавить, что отсутствие привилегий на печать не мешало Гомеру, Софоклу[165], Вергилию, Платону, Конфуцию или Сэй Сёнагон[166] создавать свои произведения.

Кондорсе показалось сомнительным сформулированное законом различие между созданными текстами и фактами: «Я могу свободно напечатать и опубликовать решение проблемы предварения равноденствий или изложить общую теорию механики. Авторы этих великих и полезных открытий не имеют против меня никаких претензий: слава остается только за ними. Но если бы я рискнул перепечатать красивое стихотворение без согласия его автора, я бы совершил преступление».

Такие законы, утверждал он, не стимулируют гениев и не служат общественному благу, они просто субсидируют писак, облекающих общепринятые идеи в красивый язык и обеспечивают ренту посредникам, которые это легкомыслие публикуют. На практике «привилегии… ограничивают деятельность [в книжной торговле], концентрируют ее в руках небольшого числа людей, облагают ее значительным налогом и ослабляют позиции внутреннего производства против конкуренции из-за рубежа». История доказала правоту Кондорсе по большинству этих пунктов, особенно в понимании того, что права собственности на нематериальные активы неизбежно концентрируют богатство и власть в руках немногих.

Еще более решительное осуждение подобных идей прозвучало в «Рассуждении о происхождении и основаниях неравенства между людьми» Жан-Жака Руссо[167], в котором он блестяще раскритиковал идею собственности по Локку: «Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: “Это мое!” и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: “Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли – для всех, а сама она – ничья!”»[168][169]

То же самое касается и общего достояния разума. Так, Иммануил Кант считал писаное слово не продуктом труда, а лишь записью реальной или воображаемой речью, а следовательно, не подпадающим под понятие собственности[170].

На протяжении всей истории высказывалось много критики против частной собственности на многие виды благ, не только на содержание книг, что частично определило то, как мы сейчас относимся к дорогам, береговым линиям, морям и океанам. Однако многие нематериальные вещи долгое время рассматривались как собственность, хотя в основном не подлежащая продаже. В образцовом римском трактате о праве, «Институциях» Гая[171], проводится различие между физическими и бестелесными вещами:

«13. Телесные вещи – те, до которых можно дотронуться, например участок, раб, одежда, золото, серебро, а также бесчисленные другие.

14. Бестелесные – те, до которых нельзя дотронуться, каково то, что заключается в праве, как то: наследство, узуфрукт[172], обязательства, заключенные каким угодно образом. И не относится к делу, что в наследство входят телесные вещи, и плоды, получаемые с имения, – телесные вещи, и то, что́ нам следует по какому-либо обязательству, как правило, телесно, например участок, раб, деньги; ведь само право наследования, и само право пользования и извлечения плодов, и само право обязательства бестелесны. Сюда же причисляются права городских и сельских имений»[173][174].

Среди всех «бестелесных вещей» наибольшее значение в Древнем Риме имели честь и репутация. Устный или письменный намек или прямая атака на пристойность вашего поведения или поведения вашего супруга/супруги умаляли ваше положение; оскорбленные римляне могли, таким образом, получить компенсацию за такие атаки в судах. Какие-то из аспектов этого античного представления о праве теперь включены в законы о клевете, но некоторые из них стали далекими предками частей современного авторского права.

Уорбертон, Кондорсе и Кант не считали, что авторы и изобретатели не имеют прав на свои произведения: они возражали против превращения их в собственность.

Однако, несмотря на их известность и обоснованность использованных ими аргументов, они проиграли борьбу в свое время – и, по крайней мере, пока, – навсегда.

Как это произошло?

12

Туман Закона

В 1603 году король Яков VI Шотландский[175] вступил на престол Англии по праву наследования и стал также Яковом I Английским. Спустя столетие Акт об унии 1707 года создал Соединенное Королевство из двух монархий. Это было не унитарное государство[176], как Франция, потому что Шотландия сохранила свою правовую систему с законами и процедурами, отличными от используемых в Лондоне. Например, английские законы о печати книг не имели силы к северу от границы. На протяжении всего XVIII века шотландские печатники, в основном в Эдинбурге, могли свободно печатать издания английских произведений наряду с местными изданиями без разрешения от The Stationers’ Company. Поэтому шотландские книги были заметно дешевле и так же хороши, как лондонские издания, и книготорговцы в английских провинциях были рады поставлять их покупателям, если выдавалась возможность. Однако шотландские издатели не должны были продавать свои книги к югу от границы, и когда они это делали, лондонские издатели подавали в суды и всегда выигрывали в английских судах. Но на каждое «шотландское пиратское» издание, подавленное судебным иском, выходило еще десять. Как бы Stationers’ Company не трактовала Статут королевы Анны, гильдия не могла поддерживать собственную монополию.

Шотландские издатели процветали, и Эдинбург стал одним из великих двигателей европейского Просвещения. Самые амбициозные из них хотели зайти на главный рынок англоязычной литературы – в Лондон.

Вот почему шотландский печатник Эндрю Миллар перенес туда свой бизнес и открыл книжный магазин в Стрэнде[177]. В 1730 году он опубликовал ставшее классическим поэтическое произведение «Времена года» (The Seasons) шотландского поэта Джеймса Томсона (он еще был автором слов постыдно имперского гимна «Правь, Британия, морями!» (Rule, Britannia!)). В 1766 году конкурирующий лондонский печатник по фамилии Тейлор выпустил собственное издание. К тому моменту «Временам года» уже было больше 28 лет, и поэтому они перешли в общественное достояние по срокам, установленным в Статуте королевы Анны. Однако Миллар считал, что срок действия закона применяется к авторам, а не к издателям, которые приобрели копию, поэтому он подал в суд на Тейлора за нарушение его прав собственности. После мучительных речей выдающихся юристов в Суде королевской скамьи в 1769 году лорд Мэнсфилд занял твердую позицию: собственность на копии продолжала существовать после