Хотя мы все знакомы с мантрой «корреляция не равна причинно-следственной связи», корреляции часто указывают в направлении причинно-следственных связей, которые могут подтвердиться иными методами, хотя иногда эти связи непрямые. (Например, продажи мороженого и количество утонувших коррелируют через косвенную связь, обусловливающую рост того и другого: жару.) Эта тема нуждается в более детальном исследовании с помощью новых подходов. Инновационные методы, избранные Нёлле и другими, в изучении влияния среды на язык и мышление, внушают надежду на то, что новое поколение исследователей сумеет найти оригинальные подходы к этим темам. В отличие от того, как обстояло дело всего десятилетие назад, некоторые языковеды ныне убеждены, что подобные исследования необходимы[102].
Заключение: экология и эволюция
Как я отмечал в этой главе выше, адаптация к крайней степени экологического разнообразия является, вероятно, величайшей способностью человечества. Мы единственный вид, который встречается во всех основных средах обитания на поверхности планеты. Наша приспособленность распространяется на наши гены, как свидетельствуют различия в потоотделении, цвете кожи и размерах тела между популяциями. Что еще важнее, она распространяется на наше сознательное и бессознательное поведение, о чем свидетельствуют, в частности, норвежское пристрастие к рыбьему жиру и умение жителей Амазонии удалять токсин из маниоки, а также другие бесчисленные примеры. Учитывая всеобщность человеческой приспособленности, было бы, возможно, более удивительно обнаружить, что языки не адаптируются к факторам среды. Ясно, что языки адаптивны во многих отношениях. Некоторые из адаптаций очевидны: например, тот факт, что количество слов для обозначения снега в разных языках варьирует как очевидными, так и тонкими способами. Но некоторые из них не столь явны: в частности, использование пространственной терминологии, на которую влияет физическая среда, где эволюционируют языки. Ряд адаптивных факторов становятся отчетливо заметны только после масштабного количественного анализа, который лишь недавно вошел в моду в языковых исследованиях. Хотя здесь я сосредоточивался на масштабном количественном анализе, связанном с физической средой, другие примеры подобного анализа указывают на то, что грамматика языков адаптируется к внешнему социальному (а не физическому) давлению. Некоторые примеры социального влияния на грамматику будут обсуждаться в главе 6.
Если повезет, время покажет нам, до какой именно степени языки, как и другие аспекты человеческого поведения, адаптивны. Как уже отмечалось, исследование культурной эволюции демонстрирует тонкие особенности адаптивности человеческого мышления и поведения и, соответственно, их изменчивости в различных средах. Многие адаптивные инструменты и виды поведения не изобретались целенаправленно, а, скорее, отбирались со временем, поскольку оказывались более успешными. Представьте себе, это так. При возникновении любой экологической проблемы людям в пределах одной культуры и разных культур приходится вырабатывать всевозможные модели поведения, чтобы попытаться справиться с этой проблемой. Некоторые из этих форм поведения кажутся случайными, подобно случайным мутациям при репликации генов. Например, в случае с обработкой маниоки вполне возможно, что первые люди, которые замачивали клубень или выжимали из него сок перед приготовлением, казались окружающим из-за этого поведения странными. Или, возможно, они сделали это случайно, как те, кто впервые путем сбраживания получил алкогольные напитки. Но одни из этих видов поведения оказались более успешными в устранении токсичности растения, чем другие. Со временем успешные вариации естественным образом отбирались людьми, желавшими есть маниоку, подобно тому, как гены отбираются в зависимости от факторов среды. Отбор некоторых видов поведения из фонда случайных поведенческих вариантов играет ключевую роль в эволюции культур, когда они приспосабливаются к конкретным нишам и задачам. Важно, что отбор происходит независимо от того, осознают ли люди, почему их поведение эволюционирует в этом направлении. В этой главе и в других работах я, как и некоторые другие современные исследователи, высказал предположение, что язык – еще один аспект человеческого поведения, в котором мы можем наблюдать работу адаптивных процессов. Некоторые признаки в языках могут отбираться вероятностно и постепенно, как и другие аспекты человеческого поведения, поскольку эти признаки чуть лучше приспособлены к определенным средам. Успешная адаптация может быть обусловлена различными, но при этом родственными видами давления. Например, некоторые типы звуков могут требовать меньше усилий для произношения в некоторых средах, а некоторые типы слов делают коммуникацию чуть более эффективной в определенной среде.
Важно, что мы только начинаем осознавать потенциальные масштабы языковой адаптации, изучая данные тысяч разнообразных языков. Хотя лингвисты все еще расходятся во мнениях на тему адаптаций к среде, проявляющихся в языках, все больше их убеждено, что нам стоит начать более серьезно учитывать средовые факторы, если мы хотим лучше понять язык и связанные с ним когнитивные процессы. В статье на эту тему коллектив авторов под руководством лингвиста Кристиана Бенца пришел к тому же выводу, обсуждая, как следует моделировать языковые изменения. «Языковое разнообразие невозможно понять без моделирования давления, которое оказывают физические, экологические и социальные факторы на носителей языка в различных средах по всему миру», – заключили они[103]. Учитывая, что подобные факторы никогда не включались в традиционные модели языка, можно задуматься над тем, насколько изменится наше понимание языка в ближайшие годы, когда исследователи станут более серьезно рассматривать то, как языки приспосабливаются к своей социальной и физической среде. В главе 6 мы рассмотрим некоторые открытия, демонстрирующие, как различные социальные среды, включая среду общения тет-а-тет, в которой обычно происходит диалог, могут способствовать формированию языка. Мы увидим, что эти открытия помогают узнать, как люди думают, когда они говорят.
6. Зримая речь
Повсеместное внедрение медицинских масок во время пандемии COVID при всей пользе для здоровья населения порой несколько затрудняло коммуникацию. В пандемию был период, когда я в маске читал лекции студентам и они тоже были в масках. Временами это бывало непросто, несмотря на то что у меня был качественный микрофон, а в аудитории размещались хорошие динамики. Непросто это было потому, что при разговоре мы не могли видеть губы друг друга. Тогда многие остро осознали, что все мы читаем по губам. Может быть, мы не читаем по губам так хорошо, как те, кто натренирован это делать, но мы делаем это постоянно.
Когда мы находимся в шумной среде, мы обращаем особенно пристальное внимание на губы собеседников. Часто полученная нами зрительная информация имеет решающее значение для понимания слов. В переполненном ресторане вы можете не расслышать, сказал ли ваш сотрапезник «благо» или «влага», поскольку на стол кто-то опрокинул стакан. В большинстве случаев контекст предложения позволяет нам без труда расшифровать, какое из двух созвучных слов было произнесено, но, конечно, так бывает не всегда. Случается так, что видимые движения губ и языка говорящего имеют особенно важное значение. Даже если вы не прослушали курс фонетики, на протяжении жизни вы всегда получаете опыт взаимодействия с собеседником лицом к лицу. Вам известно, к примеру, что при произнесении первого звука в слове «влага» нижняя губа соприкасается с верхними резцами, тогда как при произнесении первого звука «благо» нижняя губа смыкается с верхней губой. Первый звук в слове «влага» – губно-зубной согласный (о них шла речь
