Он поднялся на ноги, спрятал монету в кошель и гордо поправил на поясе кинжал с посеребренной рукоятью — символ свободной воли, который по обычаю предков, дарят отроку на совершеннолетие.

… Когда они с отцом вошли в дом, кинжал Давиде лежал на тарелке. Им разрезали жаркое, да так и оставили наполовину воткнутым в мясо. Именно глядя на этот кинжал, Паоло Раньер понял, что случилось что-то совсем неправильное.

И когда он вспоминал ту ночь, то поневоле первым делом память возвращала темный зал, в котором каждый шаг казался невероятно громким, плещущее пламя факелов и пугающее противоречие между празднично накрытыми столами и полной тишиной большого дома.

И то непонятно-давящее чувство пустоты в груди, которое росло с каждым мгновением, пока не заполонило весь разум и душу. И он стоял, привалившись к резной колонне и смотрел в пустоту, уже не понимая, зачем он здесь…

— Пойдем во двор, — проговорил отец и, заметив, что сын почти не воспринимает его слова, схватил его за куртку и потащил прочь из дома, под безмолвные осенние звезды…

— Джиор подеста, — прервал его воспоминания голос Луцио. — Джиор подеста, просыпайтесь.

Паоло Раньер разлепил веки. Оказывается, он задремал, привалившись головой к некрашеной стене. Радует, что не носом в бобы нырнул.

Вечерело. Во дворе слышались торопливые голоса — там вновь седлали лошадей. Погоня продолжалась. Не та благородная погоня за неприятелем, о которой пишут в рыцарских романах, а какая-то суетливая, обыденная, как вся его жизнь. Почти вся, если не считать той туманной ночи и последствий, которые она принесла.

Луцио — вот расторопный шельмец — поставил перед начальником кружку чистой воды. Раньер сделал пару глотков, плеснул в ладонь, протер лоб и щеки и пошел исполнять свой долг дальше.

Как там Джульетта? Как дети?

* * *

— Я тебе что сказала⁈ Купить бутыль масла для светильников!

— Так я купила!

— А почему не всклянь налито? Вот она метка-то! Снова меня обманываешь⁈ И сдача где⁈ Снова, поди, к своему хахалю бегала, деньги ему отнесла⁈ Сам-то он и на лепешку себе не заработает, все спустит!

— Да это масло колышется, когда в руке держишь! Вот смотрите, вот сровнялось все! А денег вы вровень дали! Не было сдачи!

— Ты поогрызайся мне!

Женщины стоят на кухне и самозабвенно упражняются в перебранке. Это милое занятие прерывает четкий, быстрый стук, доносящийся от парадной двери.

— Кажись, в дверь долбятся, — бормочет служанка. — Кто бы это под вечер…

— Так что стоишь, дура! — рявкает госпожа. — Иди отворяй!

Служанка вытирает руки о передник и, шлепая кожаными сандалиями, идет к дверям, чтобы через минуту явиться обратно.

— Тама господина спрашивают, — говорит она. — А коли нет, так госпожу.

— Знакомый кто?

— Не. Молодой джиор. Любезный. Никогда раньше не встречала.

Джиори Джульетта, весьма заинтригованная, поспешно оправляет платье и спешит к двери, попутно обмахиваясь ладонью, чтобы остудить излишне разгоряченные спором щеки.

На улице у порога дома и в самом деле дожидается незнакомый молодой мужчина, явно не простого звания. Он невысок, но весьма изящен. Черный, украшенный по краю серебряным шитьем, плащ, берет в тон с прекрасным фазаньим пером, строгая одежда и начищенные до блеска сапоги — все говорит в его пользу.

— Доброго вечера, прекрасная джиори. Прошу прощения, что отрываю вас от дел, но наш разговор займет всего пару минут. Ваша прислужница сказала, что супруг ваш, почтенный Паоло Раньер, отсутствует по служебной надобности. Я в некотором роде тоже на службе и потому нижайше прошу, подскажите, где я могу его отыскать?

Вся эта тирада произносится плавным, прекрасно поставленным голосом, без единой запинки или просторечия.

Джиори Джульетта нечасто встречает столь любезного кавалера и оттого чувствует себя весьма воодушевленной.

— Муж отбыл по срочным делам, — гордо сообщает она. — В округе появились разбойники, и долг призвал его отправиться в погоню.

— Разбойники⁈ — поражается изящный кавалер. — Здесь⁈ Как такое возможно, любезная джиори⁈

И, слово за слово, джиори Джульетта выкладывает все те обрывочные сведения, которые успела собрать из слов мужа, Луцио и того, что доложила вострившая уши служанка. Слушателя она обретает крайне внимательного.

— Так значит, ваш супруг отбыл через Квирентан. Что ж, возможно, мы с ним идем по общему следу. Жаль, что я не мог успеть ранее. Весьма жаль…

Внезапно выражение лица его изменяется, став напряженно-удивленным, словно он внезапно увидел нечто, чего совсем не ожидал встретить. Джиори Джульетта оглядывается и моментально вычисляет причину такой перемены.

На галерее, что опоясывает дом вдоль второго этажа. стоит Эмилия Витале. Слава Благим, не в том проклятущем платье, а в домашнем. Стоит, кутаясь в накидку, словно на дворе знобкая осень. Клуша безмозглая!

— А ну, пошла прочь! — приказывает джиори Джульетта, но та не двигается. Словно замерев, она смотрит куда-то вдоль улицы. Губы ее закушены, руки вцепились в перила.

— А это, позвольте спросить, кто? — вполголоса интересуется любезный джиор у джиори Джульетты, отчего-то оглядываясь.

— Безумная, — торопливо поясняет та собеседнику. — Под моей опекой. Никакого сладу. Только окрик и понимает. Пошла в дом, тебе сказали! Простите, джиор. Не сдержалась.

— О, я все понимаю. Тяжко, наверно, присматривать за скорбной рассудком…

— Не то слово. Но что ж, бремя это выпало мне и я несу его со смирением, как должно. Прошу, зайдите через пару дней. Уверен, мой муж поможет в вашем деле, каково бы оно ни было.

— Всенепременно, джиори, — учтиво кланяется молодой человек.

Лишь когда дверь затворяется, и джиори Джульетта вновь оказывается в доме, она понимает, что учтивый молодой человек так и не назвался по имени.

Человек в в черном с серебряным шитьем плаще не удаляется далеко. Пройдя до перекрестка, он поворачивает направо, неспешным шагом огибает квартал и в конце концов вновь оказывается на улице неподалеку от дома подесты.

Здесь его уже дожидаются. У стены противоположного дома, притулившись к стене, сидит весьма странный тип.

Он одет просто, в просторную сорочку грязно-синего цвета, короткие штаны и широченную накидку, что скрывает тело, словно полноценный плащ (что само по себе странно по такой жаре). Еще страннее то, что руки его от локтя и по пальцы плотно обмотаны полосами ткани, точно примитивными перчатками. Ноги облачены в крепкие башмаки и так же обмотаны от щиколоток