Тормарский витраж. Книга 1. Время скитальцев
Осколок первый. Мелкие твари. Глава первая. Бродилец
Будь что будет, — пред судьбой
Мы беспомощны извечно.
Нравится — живи беспечно:
В день грядущий веры нет.
Лоренцо де Медичи
…Синим солнцем палимы
Идут по земле пилигримы.
И. Бродский
* * *
С юга дул фасарро, ветер вулканов. Горячий, пропитанный сушью и пиниевой смолой, он ерошил седые от пыли виноградные лозы и, срывая мертвые листья, швырял на тропу, под копыта лошадей. Солнце — негасимый факел — палило так, что, казалось, весь мир прожарился до горелой корки. Даже дальние утесы, от века по весне зеленые, а по осени золотистые с багрянцем, сейчас выцвели задолго до срока.
Верховые пробирались сквозь виноградники. Пятеро: четверо мужчин в черном и женщина. Они давно оставили внизу торную дорогу, и усталые лошади перешли с рыси на шаг, медленно ступая по тропе, что, стелясь между рядами лоз, уводила по склону долины.
— Проклятая жара! — произнес всадник, чья лошадь шла первой. Он протянул руку к ближней лозе и дотронулся до увядшей грозди: ягоды едва завязались, но уже умерли от пыльной бури, истерзавшей окрестности, и давней жажды. Лоза зашелестела от порыва ветра, и жесткая пыль полетела всаднику прямо в глаза.
Человек зажмурился и провел ладонью по потному лицу, оставляя на тщательно выбритой коже грязные разводы.
Как и трое его товарищей, он носил черные доспехи легионера-греардца. Красно-черный шарф и три пера фазана на берете указывали на офицерское звание. На плаще воина красовалось алое изображение ящерицы с дерзко изогнутым хвостом. Она словно взвивалась над языками пламени, вся окруженная золотыми искрами.
— Это солнце почище сковородок Бездны! — проворчал второй воин. Он был немногим моложе предводителя, не так высок и крепок, но весьма напоминал командира и светлым ежиком волос, и резкими чертами лица. — Горло словно наждаком ободрали!
Женщина придержала свою тонконогую серую кобылу, и, обернувшись, отцепила с пояса серебряную фляжку.
— Вот, Клаас. Держи.
Тот, явно смутившись, помотал головой.
— Благодарю, монерленги. Обойдусь пока.
— Пей, — велела женщина. — И остальные тоже. Мало мне будет проку, если вы свалитесь здесь в беспамятстве.
— Мы привычные, монерленги, — отозвался из-за ее спины третий легионер, самый старший из отряда. — Поберегите на крайний случай.
Он из-под руки осмотрел горизонт. На небе, огромном, почти белом от зноя, не было ни облачка.
Четвертый всадник, отставший от отряда на несколько десятков шагов, внезапно спрыгнул наземь и пошел, ведя лошадь в поводу и поглаживая ее по шее.
— Если мы не напоим коней, — крикнул он, — то скоро останемся пешими в этой дыре! И уж тогда застрянем здесь навеки! Нужно возвращаться к дороге!
— Без толку, — отозвался офицер. — Тамошние ручьи мертвы.
— Здесь должны быть колодцы, — сказала женщина. Она низко надвинула шелковый серый шарф, укрывая лицо от жестокого предвечернего солнца. Серый просторный плащ полностью скрывал очертания ее фигуры, спускаясь на круп лошади. — Когда мы еще были на дороге, я видела за деревьями на склоне соломенные крыши…
— Тогда поспешим, — предводитель послал своего вороного вперед, и вскоре маленький отряд исчез за поворотом тропы.
Тетка Джемма затеяла печь лепешки с тмином. Она растопила очаг, и пока пламя поглощало кизяки и сухие листья, вымесила серое тесто. Поставив миску с влажным мучным комом на окошко — подышать под ветошкой, она дождалась, когда огонь прогорит, одобрительно оглядела уголья и водрузила на них жаровню. Потом споро раскатала куски теста скалкой и достала из сундука бутыль оливкового масла. Поджала губы — масла оставалось всего ничего, на донышке. Скупо плеснула из бутыли на жаровню. Обернулась — взять со стола первый кружок теста.
И обомлела.
Посреди комнаты сидел бродилец.
Тетка Джемма была женщиной дородной и влегкую отвешивала затрещину не только собственному зятю Пьеро Ленивцу, известному гуляке и разгильдяю, но и любому его дружку-собутыльнику. Сейчас же она словно закаменела, сжимая в руке бутыль.
— Бла-г-ги-е-е…
Все слова молитвы куда-то потерялись, рассыпались, губы перестали шевелиться. Тетка пялилась на незваного гостя, не замечая, как капли масла стекают из бутыли на пол.
Бродилец взирал на тетку. Несыто взирал. Он опустился на корточки. Синюшное голое тело, щедро покрытое бородавками, слегка подергивалось, словно от нетерпения, передние лапы шлепали по полу, а с лица — плоского безносого лица, что так отвратно смотрелось на теле в три пьеды высотой, таращились глаза. Не человечьи, а иные — бесовские мутно-желтые зенки с узким зрачком-точкой.
Наверно, он явился через открытую по жаре дверь, а откуда вообще взялся весенним днем посреди виноградника — бес его знает. Тетка Джемма про это не думала. Она вообще не думала, только пялилась в голодные глазищи, не имея сил зажмуриться, и чуяла, как острая игла колет и колет, колет и колет куда-то пониже левой груди.
На жаровне зашипело, пузырясь, масло.
Бродилец потянулся и, распрямившись, двинулся на тетку Джемму. Толстые губы его растянула злорадная усмешка, и стали видны выпирающие желтые клыки.
— Ы-ы-ы… — просипела тетка.
— Ы-ы-ы, — передразнил бродилец и высунул тонкий язык.
Откуда-то издалека, где есть солнечный свет и жаркий ветер, послышались шаги. Послышались да и сгинули — бродилец даже не моргнул, все так же таращил злые зенки, узкий зрачок все расширялся и расширялся, пока не заслонил для тещи Пьеро Ленивца весь мир.
Кто-то ступил на порог. Ступил — неправильно сказано, скорее проскользнул в дом, словно полевая змейка. Но бродилец учуял, обернулся, выпустив тетку Джемму из желтого плена, ощерился на нового гостя.
Он стоял у двери, и, моргая, привыкал к сумраку комнаты. Солнечный луч, протянувшись с улицы, косо падал на загорелое до красноты лицо, высвечивая блестящую струйку пота на шее. Рыжеватые патлы взъерошены, губы потрескались. Выглядел пришелец, точно бродяга с большой дороги, одет был простецки: в серую рубашку-камичи и солдатские штаны. Оружия же при себе не имел никакого, ни ножа, ни шипастой дубинки, ни даже палки.
Бродилец заерзал и угрожающе зашипел, радуясь новой жертве. Человек удивленно приподнял брови, поморщился. Вздохнул. Веки его чуть сощурились, губы зло раздвинулись, обнажая красные резцы…
А после тетке Джемме примерещилось.
Будто бы голубые глаза гостя вдруг потемнели, заволоклись слепой облачной пеленой, а после брызнули нечеловечьим желтым отсветом.
