А человек шагнул вперед и, вытянув здоровенные ручищи, резким движением рванул голову бесовской твари набок. Затрещали кости…

Игла вонзилась в тело пониже левой груди, и тетка Джемма осела у очага на глинобитный пол, почуяв напоследок вонь горящего масла. Так и ушла…

— Очнись! Очнись же ты!

Так и вернулась.

Кто-то сунул под нос склянку, и в ноздри потекла такая ядреная вонь, что тетка Джемма икнула и открыла глаза, а заодно и рот — чтоб легче дышалось.

— Другое дело…

Смердящая склянка убралась от лица. Тетка Джемма ошалело огляделась и обнаружила, что лежит на топчане у стенки, а прямо над ней стоит женщина, небрежно держа двумя пальцами узкий синий флакон. Да не просто женщина — джиори, благородная дама. Это Джемма смекнула сразу.

Возраста женщина была среднего, зрелого: не юная дева, но и до старости еще далеко. Красивая — не здешней, быстрой и жгучей красотой гор, а какой-то плавной, величавой, что если уж дается, то не увядает долгие годы. Волосы — густые, темно-каштановые, собраны в аккуратную прическу и покрыты тонкой золотой сеткой, в которой кое-где дрожали, будто ягоды, красные камни. Лицо — правильное, с чистой бледной кожей, казалось безмятежно спокойным, но карие глаза взирали на тетку Джемму так пристально, с напряженным интересом, что поневоле делалось чуточку не по себе.

Женщина молчала, и тетка Джемма вдруг обмерла, начав припоминать.

— Глотай!

Тетка отпила из протянутой серебряной фляги. Вино, до противного теплое, но на диво душистое, с примесью какой-то неизвестной чудесной терпкой пряности, прошло по горлу — и ступор сгинул, боль от сердца отлегла.

В комнатке они были вдвоем. Ни бродильца, живого ли, мертвого ли, ни нечаянного спасителя. Было ли? А, может, привиделось от зноя?

Вот только плавает дым от пригоревшей жаровни, да то место на глинобитном полу, где сидел бродилец, обильно полито коричневой жижей из колодца — вон и ведро стоит.

На дворе слышались голоса и конское фырканье.

Тело ныло, а душа маялась в сомнении. Где сон, где явь? И что делать — уж не лучше ли смолчать покуда? Те места, где объявлялись твари, люди почитали дурными, нечистыми. Ну, как такая слава пойдет про ее виноградник? Кто тогда купит вино?

Словно прочитав ее мысли, дама наклонилась и проговорила:

— Кто убил бродильца?

Тетка Джемма вздрогнула. Значит, не привиделось. Значит, правда.

— Не знаю, джиори, — пробормотала она, чувствуя, как тяжело двигается язык, — Всеми Благими клянусь, не знаю, кто он.

— А что знаешь? — терпеливо спросила дама. — Говори.

Тетка Джемма кое-как собрала воедино раскатившиеся, точно горошинки, воспоминания. Лепешки, масло, бродилец и его желтые зенки… Дама слушала очень внимательно, и лишь когда Джемма добралась до странного гостя, переспросила:

— Зубы красные⁈

Тетка снова поклялась. Дама выпрямилась и неторопливо прогулялась по комнатке, осматривая скудную обстановку и словно в раздумье поджимая губы. Остановилась у оконца, расстегнула застежку серого плаща и, сняв его, перебросила через руку. Джемма тревожно следила с топчана, не преминув, однако, удивиться непривычной одежде. Не то чтобы она каждый день видывала аристократов, но те благородные дамы, что жили в ближайшем городке, так не одевались. Ни тебе тюрбана, ни пышного платья с высокой талией и узкими рукавами.

Ладно еще безрукавка мягкой серой замши с высоким воротником и шнуровкой у горла, ладно сорочка тонкой льняной ткани, чьи рукава были самым небрежным образом подвернуты, обнажая руки почти до локтя. Смотрелось оно красиво, пусть и изрядно подчеркивало все прелести. Но вот юбка… Тетка Джемма аж глаза вылупила, глядючи на такое непотребство. Это и не юбка была вовсе, а словно бы широкий отрез темной ткани, обернутый вокруг бедер и закрывавший ноги лишь до щиколотки. При каждом резком движении ткань распахивалась, но, вместо того чтобы открывать приличный для женщины подъюбник, являла узкие портки, в какие не каждый мужик рискнет обрядиться, и высоченные, но весьма изящно сшитые сапоги.

Затейники они, эти благородные…

— А что, женщина, где твои родичи?

Теща Джемма встревожилась. Чего она удумала?

— Знамо где, джиори, — пробормотала она. — Как и все, на источник Монте Россо подались, вода-то сами видите, какова…

В этот момент во дворе послышался сдавленный вскрик и ругань. Темная тень метнулась мимо оконца к двери. Дама резко развернулась, выдергивая из ножен при поясе кинжал. Блеснуло тускло-серое лезвие. Плащ, словно бы сам собой, обмотался вокруг левой руки от локтя до запястья.

— Бабушка!!!

Дурочка Ненча рванулась в дом, но здоровенный детина в черном выкинул вперед руку, загораживая дорогу. Латная перчатка ударила в косяк так, что с потолка посыпалась солома. Ненча врезалась в руку, согнулась, и латник не медля сгреб ее, удерживая за пояс. Девчонка зашипела, как разъяренная кошка. Джемма вскрикнула и — откуда только силы взялись! — птицей сорвалась с топчана.

— Твоя? — спросила женщина, указывая на перепуганное порождение Пьеро Ленивца острием кинжала.

— Моя, моя, — торопливо подтвердила Джемма, чуя, как колотится сердце. — Внучка. На дальнее пастбище послана была за козами смотреть…

— Бабушка-а!

— Отпусти ее, Клаас. А ты, дитя, не вздумай вопить — уши режет. Жива твоя бабушка, не съел ее никто. Поняла?

Ненча торопливо кивнула и шмыгнула носом. Рядом с верзилой латником она казалась еще меньше обычного: отвратительно рыжая, нечесаная, веснушчатая (вся в отца!) сутулая девчонка с дикими глазищами и тонкими, словно прутики, руками. Тринадцать — а на вид и десять не дашь. А ведь вроде кормим…

Латник разжал ручищи, и девчонка метнулась под бок к Джемме. Прижалась. Тощее тело била дрожь.

Женщина убрала кинжал обратно в ножны. Коралловые бусины четок на запястье щелкнули одна о другую. Латник прислонился к косяку, сложив руки на груди. Весь вид его явно говорил: дернетесь — огребете!

Джемма углядела ящерицу на плаще и наконец к вящему своему испугу начала понимать. Перевела взгляд на благородную даму, сложила вместе дорогую и непривычную одежду, бутылочку с вонючим снадобьем, коралловые четки, кинжал и слышанные байки. А напоследок присмотрелась и осознала, что перстень на безымянном пальце правой руки — с зеленым камнем.

Понимание стало полным. Ноги как-то снова ослабли.

— Так, значит, она на пастбище, остальные в Монте Россо? Или еще кто остался?

— Н-нет, — пробормотала Джемма, — все ушли. Одни мы здесь, джиори.

— И когда