Лекарь невесело усмехнулся.

— Шеад, ты ничего не желаешь мне сказать?

— Я не знаю, где она, — быстро ответила девушка, вскинув и тут же снова опустив большие зеленые глаза.

— Юным девушкам не пристало лгать, Шеад. Не учись у своей матушки… и ее подруг…

Зеленоглазая зарделась, словно утренняя заря. Даже уши покраснели.

— Что-то не так? — спросил Аррэ Танкреди.

— Ничего, что требовало бы вашего внимания, граф, — резко ответил врач. — До завтра!

Он вскинул на плечо кожаную сумку, что все это время стояла у лестницы, и пошел прочь, не оглядываясь.

Зеленоглазая внезапно сорвалась с места и бросилась за ним.

— Маэстро Фернан, — крикнула она, — я правда не знаю! Она не появлялась с прошлой недели! Честное слово!

Ответом, как смутно увидела Джованна, был резкий жест узкой ладони — человек то ли прощался то ли посылал, куда подальше. Джованне стало жаль, что он ушел так быстро — в лекаре было что-то, придававшее сил и уверенности. Рядом с ним нельзя было оставаться безвольной размазней. Та еще язва. Джованне всегда такие нравились. Она сама когда-то была такой…

Но он ушел. А она осталась и даже поднялась на ноги. Прежде чем Танкреди протянул руку, чтобы помочь.

— Он не меняется, — пробормотал Танкреди, обращаясь к Шеад. — Не постарел ни на миг. По-прежнему брюзжит. И шарф тот же самый.

— Ты не прав, Баштар. Очень, очень многое изменилось, — ответила девушка.

— Про кого он спрашивал?

— Позже. Это долгая история.

— Позже так позже. Есть дела поважнее. Ну, здравствуй, Джованна. Рад тебя видеть. А где Тони? Что случилось?

Джованна молчала. Смотрела. Собиралась с мыслями и силами, стараясь покрепче вцепиться левой рукой в перила.

Исполни свой безрассудный зарок, Джованна. За свою разрушенную жизнь, за Тони, за Франческу, что лежит в беспамятстве где-то здесь, и за ее мужа, у которого не будет даже могилы.

— Джованна, ты меня слышишь? Джованна?

Джованна Сансеверо, вдова стекольного мастера, лавочница с моста Эрколэ Безумного, беглая преступница и бездомная нищенка примерилась, сжала пальцы в кулак и съездила восьмому брату герцога Ферратского по физиономии.

Свинцовая оправа

Сумерки бредут по земле, приглушив безжалостный свет солнца. Луна — повелительница тьмы и снов, уже смотрит на свои земные угодья, но свет ее еще тонок и нежен, ибо сумерки — время полутонов и недосказанности.

Сумерки летят над просторами озера, туда, где крупный мужчина, бросив на песке рыболовные снасти, стоит у кромки воды и с напряжением смотрит в прибрежную пену, в которой, распластав гигантские коричнево-ржавые крылья, качается мертвый ястреб.

Сумерки скользят по террасам, меж рядами иссушенной лозы, к маленькому домику под апельсиновым деревом. На плоской крыше домика, поджав ноги, сидит девочка и, закрыв глаза, слушает ветер и ту потаенную мелодию, что скрыта в его голосе. Мелодия манит, и окрик бабушки, зовущей семью к ужину, не сразу достигает цели.

Но время кратко, и сумерки неотвратимо становятся ночью, так что, когда подвыпивший капитан эклейдской барки тяжелым шагом выбирается из недр портовой таверны, лишь луна освещает его путь по переулкам. И одна луна видит, как из тени навстречу капитану выступает высокая фигура с топором, преграждая путь.

Та же луна, словно утратив свой блеск, висит над миссией сестер-целительниц, где две пожилые женщины, закончив будничный труд и погасив огни, стоят у окошка и смотрят, как вдали, за широкой лентой реки, по пологому берегу растекается молочная полоса тумана.

И дружно вздрагивают, когда покой дома разрывает резкий стук в дверь.