— Тише, дурень! — шикнул второй. — Не сболтни кому!

— Да что я, тупой, что ли? Знамо дело. А только сундук я в капитанской каюте видел. Аккурат перед тем, как реджийцы явились.

— Да что в том сундуке? Он ж по всем карманам шарили, чтоб на жратву наскрести. Так, шмотье, поди, бабское…

— Может, шмотье, а может, и не шмотье. Я б пошарил, да ключа-то нет.

— И все же зря он баб ссадил. — сказал первый. — Они ж заплатили.

— А ты слышал, что «синица» говорил? Мол, душегубы они все. Пусть спасибо скажут, что не на правый берег высадил.

— Нет, братва, дело темное, — отозвался третий. — Как придем в Фортьезу, я валю и вам советую.

— Само собой. В жизни к «жоанам» не наймусь. В жизни…

Матросы поплелись дальше молча и вскоре свернули к какой-то забегаловке, оставив Рамону тягостное чувство, которое всегда возникало у него при столкновении с мутными жизненными историями. Но вскоре он снова вернулся к своим размышлениям и позабыл о нечаянно услышанном разговоре.

Он дошагал до Замковой площади и, поразмыслив, уселся отдышаться на теплые ступени Храма Истины Крылатой. Отсюда были видны главные ворота палаццо Гвардари и начало улицы Кипарисов. Следовало бы уточнить заранее, где именно расположен нужный дом. Мимо Гвоздя в святилище и обратно поднимались и спускались люди, но они, на взгляд Рамона, были слишком богато одеты, чтобы приставать с расспросами. Он даже надеялся, что ворота палаццо откроются и явят предмет его поисков, но, увы… пришлось встать и идти дальше.

Улица Кипарисов, соединявшая площадь перед палаццо с квинтой Сальвиа, шла сначала ровно по прямой, но затем начала отклоняться чуть вправо, следуя гребню холма, а после и вовсе начала то нырять в низины, то подниматься на пригорки.

Рамон шел, не забывая глазеть по сторонам. В этой части города он почти не бывал. Здесь было не так шумно, как в остальной Виоренце, тенисто, да и народ был совсем иного склада. Навстречу часто попадались степенные серьезные люди с зелеными шарфами лекарей и группки школяров в коротких плащах и круглых шапочках. Школяры Гвоздю никогда особо не нравились. Разгульные, да и держатся всегда надменно. Воображалы. Зато в дикий мяч с городскими им играть запрещено. Вот и славно!

Наконец Гвоздь остановился на краю маленькой старинной площади. На неровном, истертом временем булыжнике, сквозь который пробивалась рыжая трава, стояла красная глыба, лишь слегка тронутая рукой каменотеса, а на ней — статуя серого камня, в человеческий рост. Статуя изображала человека с полным и, на взгляд Гвоздя, не слишком добрым лицом в длинном, спадающем складками плаще. Человек поднимал вперед руку, точно благословляя, а в другой держал здоровенную тяжелую книгу, на которой были выбиты какие-то слова, которые Рамон не мог прочесть.

Ноги человека были обуты в сандалии, и вокруг одной обвивалось какое-то вьющееся растение, а под подошвой второй разевала пасть змея. Что сие означало, Рамон не ведал, но полагал, что бродить по местности, где водятся такие гады, в открытой обуви — неосмотрительно, если не сказать — глупо.

Это и был Шалфейный перекресток. Теперь следовало понять, в какой дом постучаться. Дома как назло здесь были не просто добротные, а красивые, с изящной лепниной и ясными, забранными цветным стеклом окошками, окованными медью дверьми и чисто выметенными порогами. Кое-где над дверьми были надписи на квеарне, которой Гвоздь, естественно, не владел.

Один дом, правда, отличался. Особняк на краю площади казался не слишком-то богатым, штукатурка на фасаде потемнела и кое-где обвалилась. Ставни были прикрыты, вдоль фундамента густо выросла душистая лиловая трава, и вообще вид у дома был какой-то запущенный.

Не, подумал Рамон. Точно не в этот. Графья, поди, посолиднее живут.

— Гвоздь! — внезапно услышал он откуда-то знакомый голос. — Гвоздище, чтоб тебя!

— Комар! — радостно воскликнул Рамон, увидев друга, выглядывавшего из проулка. Две проблемы решилось разом: и Одо отыскался, и стучаться нет надобности.

— Ты где шляешься? — напустился он на друга, но Комар внезапно подался назад, словно избегая людей, что шли по площади по своим делам, и сделал другу знак следовать за ним.

Гвоздь так и поступил. И быстро понял, что проблемы продолжаются.

На просторной, густо заросшей душистой лиловой травой лужайке, разделявшей две усадьбы, пасся оседланный конь. Рядом с ним на земле лежала молодая женщина в окровавленном платье. Рамон ужаснулся, подумав, что она убита, но, присмотревшись, заметил, что грудь слабо вздымается. Вторая женщина — да не просто женщина, Безмолвная сестра! — сидела, привалившись к стене, и, кажется, была без чувств.

А среди всего этого с отчаянным выражением лица стоял Комар. Когда Рамон в изумлении воззрился на друга, не успев спросить, что собственно сие означает, тот сунул ему в руку клочок бумаги.

— Какой это дом?

Гвоздь покрутил бумажку, старательно вчитываясь в размытые каракули, и неуверенно сказал:

— Второй?

Комар уныло уточнил:

— А с какого краю второй?

Гвоздь подошел к площади и понял, что вопрос не праздный. Второй от ближнего края улицы, от дальнего, от статуи, от переулков, от фонтанчика, от коновязи…

Он вернулся к Одо.

— А они не подскажут? — спросил он, сам понимая, что сморозил глупость.

— Как видишь, нет, — проворчал Одо.

— Нужно стражу позвать, — решил Гвоздь.

— Нельзя стражу, — отрезал Одо.

— Почему? — не понял Рамон. Это же было разумнее всего: стражники сбегают за лекарем да и с домом разберутся. Они свою квинту, поди, лучше знают.

— Тогда надо постучаться в каждый дом, — неуверенно сказал Гвоздь. Комар уныло кивнул, и оба они представили себе, как идиотски это будет выглядеть. Еще и по шее огребут.

— Пошли, — обреченно сказал Комар. — За что мне это снова, а?

— Э, вы что здесь забыли?

Этот новый голос раздался откуда-то с высоты. Гвоздь с Комаром одновременно подняли головы и обнаружили, что на плоской крыше здания, примыкающего к высокой стене с той стороны, стоит круглощекий смуглый подросток лет пятнадцати и с интересом наблюдает за всей этой сценой.

— Отвали, сопляк, — проворчал Комар.

Еще отчета всякой малышне не давал!

Но мальчишка