Эти слова из Правил Просперо крутились у Эрме в голове, тяжелые, точно мельничные жернова. Полотнище было мятым: наверно, валялось годами где-нибудь у старосты в сундуке. И вот пригодилось в недобрый час.

Эрме смотрела на Серп Эрры и чувствовала, как в сердце заползает ощущение тоскливой неизбежности.

Та цепь событий, что началась бродильцем, наверно, и должна была закончиться как-то как. Но представить, что это «так» случится здесь и сейчас, жарким утром, в нескольких часах пути от Виоренцы, почти дома, было невыносимо. Это не мелкие твари и даже не те жуткие создания-богомолы с головой-глазом, что преследовали ее в тиммеринских блужданиях.

Здесь было иное. Реальное, безумное и уже отмеченное кровью.

Эрме огляделась вокруг. Долина была пустынна и безмятежна. Но Эрме знала, что близко, за невысокими холмами лежит Виа Гриджиа, Серая дорога — людная и суетливая. Что было ни ждало там, в конце липовой аллеи, оно не должно было покинуть деревню. Не должно добраться до тракта. Иначе последствия непредсказуемы. Точнее предсказуемы, конечно, но лучше такое не предсказывать.

— Стражи нет, — проговорил Крамер.

— Деревня слишком маленькая. Где найти людей, чтобы выставить стражу вокруг. Если она и есть, то ближе к…

— А может, ее и вовсе нет, — проворчал Матиас Граве. — Кто согласится-то? Все, поди, по домам забились.

— Может, пошутили? — встрял Клаас Крамер. Он нервно ерзал в седле, и нервозность эта заражала его коня. Тот прядал ушами и шумно дышал.

— За такие шутки знает что бывает? — осадил его Стефан Ройтер. — Не станут таким шутить, дурень.

Эрме кивнула. Никто не станет шутить с тем, что страшнее чумы и снежного жара.

Сейчас она уже жалела, что решила не ждать, пока проснется весь лагерь, и отправилась в путь на рассвете, взяв с собой лишь малый отряд, состоявший из членов привычной «арантийской десятки»: Крамер-старший, Ройтер, дожидавшиеся в Фортецца Чиккона Матиас Граве и Отто Эбберг и в придачу Клааса, которого старший брат методично готовил в постоянное сопровождение. Сколько в деревне «гулен»? Может, один, а может, уже пол-деревни, и сейчас первая половина убивает вторую.

— Курт, пошли Клааса за остальным отрядом. Пусть поторапливаются. Если прибудут сюда и не найдут нас, пусть выставляют цепь вокруг деревни и действуют по ситуации. Посылают в Виоренцу за подмогой. Обязательно Руджери. Не Верратиса — Руджери!

— Слышал? Все запомнил? Чтобы птицей, — приказал брату Крамер, и бледный Клаас торопливо развернул коня и погнал его назад к реке.

— Может, все же подождем подкрепление, командир? — Отто Эбберг вглядывался в липовую аллею с недоверием. — Это ведь не с бродильцами воевать…

— Съездим проверим, — ответила Эрме вместо Крамера. — Если поймем, что не справимся — сразу отступим. Сам знаешь — время против нас.

Отто не стал возражать. Отстегнул висящий у седла клевец, продел ладонь в кожаную петлю, крутанул оружие в руке.

— Кольчужные сетки на шеи надеть, — командовал Крамер. — Перчатки не забывать. Ройтер и Граве — арбалеты наготове. С коней не спешиваться. Монерленги, держите.

Он протянул Эрме свой запасной кольчужный шарф и помог застегнуть его, тщательно закрывая горло. Кирасу она с собой в путь не потащила — не собиралась она воевать чуть ли не у стен родного города, но куртка у нее была своя. Шлем она отвергла — слишком тяжело, просто намотала на голову плотный платок. Надела перчатки.

Жарко во всей этой сбруе было до ужаса. Нижняя рубашка моментально намокла от пота.

— В порядок, — скомандовал Крамер и они перестроились: Крамер и Эбберг по обе стороны от Эрме. Ройтер — впереди, Матиас Граве — замыкает.

— Стеф, ты завещание написал? — с невеселым смешком съязвил Матиас.

Ройтер обернулся и без стеснения показал насмешнику неприличный жест.

— Помолиться бы, командир, — заметил Эбберг. Эрме удивленно приподняла бровь: особым молитвенным усердием Отто прежде не отличался.

— Молись, — разрешил Крамер. — Молча. Благие и мысли слышат.

Капитан наклонился к Эрме.

— Может все же здесь останетесь, монерленги? — без особой надежды в голосе предложил он.

— Не имею такого права, Курт, — ответила она. — Сам знаешь.

Есть вещи, которые нельзя поручить другому. Особенно если носишь номерной знак Школы.

Мир полон зла и заразы. Чума, оспа, снежный жар прокатываются по городам и селениям, собирая свою скорбную жатву. Но они не забирают каждого встречного. Даже у пораженного чумой есть шанс перебороть болезнь, у оспенного — встать на ноги, пусть обезображенным, но живым, у попавшего в путы снежного жара — очнуться после испепеляющего огня лихорадки.

Последнее Эрме знала на личном опыте: в детстве она переболела снежным жаром и чудом выжила. Одна из юного поколения Гвардари. Она не знала, что было причиной: собственные ее жизненные силы, снадобья Руджери или одержимые старания бабушки, которая, едва встав после болезни и узнав о смерти внуков, тут же принялась лично выхаживать последнего ускользающего во тьму ребенка, вдрызг, до площадной брани, переругавшись с матушкой, которая уже смирилась, что потеряет дочь, и заказала по Эрме поминальные молитвы Непреклонным.

Целый год после болезни Эрме едва передвигала ноги, но все же оправилась, как и многие другие в Виоренце.

Но от пошествия или от «ржавого безумия» исцеления не существовало. Никто за столетия так и не понял толком, почему оно возникает.

Однажды человек полностью терял себя: переставал узнавать родню, говорить, забывал все и вся вокруг, кроме единственной неутолимой потребности — идти к неведомой цели, двигаться днем и ночью, забыв про сон и еду, пока не упадет от истощения. Кожа его трескалась и покрывалась истекающими кроваво-ржавым гноем язвами. Но даже тогда несчастные продолжали ползти, пока не умирали. Или пока им не помогали умереть.

Сколько костей таких невольных одержимых бродяг лежало по канавам вдоль дорог Тормары, знали одни Непреклонные. Когда «ржавый бродяга» шел, все живое бежало прочь, ибо больной непонятной силой вовлекал людей в свое безумие. Чаще всего достаточно было пары-тройки минут близкого, глаза в глаза, контакта, чтобы подчиниться воле «ржавого безумца» и последовать за ним в безнадежный путь. Заранее предсказать, кто выдержит встречу, а кто пойдет, было невозможно.

Главную беду быстро почувствовали те лекари прошлого, кто еще не зная, что исцеление невозможно, но уже понимая, что