об его статье (в Nouv[elles] Lit[téraires]) упомянули[764]. Я ужасно рад, что книжка выйдет по французски. На немецкий язык ее переводит лучшая здешняя переводчица К. Розенберг[765].
Что касается второй вещицы, «Соглядатая», то я только что его закончил и переписал на машинке, – вышел он довольно маленький. Хочу быть совершенно откровенен, Глеб Петрович, я вам в будущем с удовольствием дам отрывок, но за известную мзду: 1 франк за строчку (столько мне предложила другая парижская газета, Посл[едние] Нов[ости] за отрывок из Лужина).
Не знаю, соберусь ли скоро во Францию. Я, между прочим, вывез из Пиренеи изумительную коллекцию бабочек; в каких только трущобах мы с женой не побывали. Под Берлином купил (на выплату, конечно) маленький участок земли, – в общем получается с ним чепуха. Жаль нашего mutual friend[766]. Лукаша же мне не удалось поймать и во второй мой проезд. Как мы Вас ждали в «Зеленой дыре»[767]! (на всякий случай я даже дал очень художественное описание вас прислужнице, когда уходили). Поздравляю вас с редакторским чином[768]. Когда же вы наконец выпустите книжечку стихов? На днях как-то ко мне прицепились два ваших стиха – «и забуду Фому Аквината в переплете из кожи свиной»[769] – долго не отставали. Крепко жму вашу руку, сердечный привет от жены и от меня Юлии Юльевне.
В. Набоков
13
[Без даты. 1930 или 1931?][770]
Дорогой Глеб Петрович,
спасибо, друг, за ваши тонкие слова о моих стихах[771], а также за милое ваше письмо. Надеюсь, вскоре послать вам либо прозу, либо стихи.
С изданьем стихов в «Слове»[772] дело обстоит вот так: сборников стихотворных оно не печатает вообще. Мои стихи в «В[озвращении]Ч[орба]» прошли контрабандой под прикрытием рассказов, – да и то мне было сказано, что я «навалил целую кучу стихов».
Стихотворная книжка Пиотровского («Беатриче»)[773] печаталась с финансового содействия самого автора. Очень был бы рад как-нибудь вам пособить, но как видите, со «Словом» – швах. А издаться вам, конечно, следует, – книжка выйдет хорошая.
Об Е. Шах я тоже собираюсь написать, – у него есть что-то настоящее, но в опасной парижской атмосфере (поэтической) он может это растерять[774].
Крепко жму вашу руку.
В. Набоков
<Приписка на полях:> только что получил ваше письмо, спешу послать это, не хочу задерживать, потому сейчас не отвечаю.
14
Luitpoldstr. 27
b/v. Bardeleben
<Berlin W>
11-IV-30
Дорогой Глеб Петрович,
посылаю вам для «России и Славянства» на днях снесенное мной стихотворенье[775]. Пришлите мне, пожалуйста, номерок, если поместите.
Пишу нынче Фохту[776]. Татаринова подверглась тяжелой операции, теперь поправляется. Приехал мой двоюродный брат, композитор, и очень интересно рассказывает о русском Париже[777]. Ужасно тянет поехать ловить бабочек, но карман, к сожаленью, служит убежищем для совсем другого насекомого, – на маленьком аркане[778].
Будьте здоровы, целую ручку вашей супруге, жму вашу, жена шлет вам обоим сердечный привет.
В. Набоков
15
27, Luitpold str.
b/v. Bardeleben
Berlin W.
26-V-30
Дорогой Глеб Петрович,
был я в Праге (где, как вы верно отметили лет семь тому назад, «ужасно много девушек»), выступал там[779], вчера вернулся. В Праге же Астров[780] мне показал № Р[оссии] и Сл[авянства] с вашей изумительной рецензией обо мне[781]. У мамы хранится ваша первая заметка обо мне – о «Грозди»[782], – это было очень давно, – с тех пор вы неотступно, внимательно и тонко следили за мной, – всякому желаю такого «соглядатая». Мне неловко это писать – но ваше проникновенье в меня граничит с телепатией: есть слова в вашей последней рецензии обо мне, которые настолько тонко и метко попадают в точку, что прямо поразительно. Меня не только бесконечно тронула ваша статья, – я кроме того испытал чисто художественное удовольствие читая ее, любуясь блеском ее, гибкостью, мыслью. Вы поймите, пожалуйста, что все что я вам сейчас говорю не просто сладкое поеживанье обласканного авторского самолюбия. Что таить, – я люблю моего Лужина, – но вместе с тем, я совершенно беспристрастно читал вашу статью – и удивлялся.
Обнимаю вас, сердечный привет от меня и от жены Юлии Юльевне.
В. Набоков
16
Берлин, 12 Сентября 1930 г.
Дорогой Глеб Петрович.
Сердечно благодарю Вас за письмо и, как видите, в противность нашему с Вами обыкновению, отвечаю сразу, – Ваше письмо еще даже не успело остыть, еще теплое, как только что снесенное яичко, а я уже отвечаю. Замечательно.
Я с удовольствием уполномочиваю Вас на ведение переговоров с Вашим англичанином и очень буду рад за Вас и за себя, если дело выгорит[783]. Кроме того, будет для меня покойно и приятно, если переводом займетесь именно Вы. В настоящее время я никаких переговоров с британским единорогом не веду (правда, как-то раз фирма Гейнеман[784] – под влиянием Алданова – почтила меня запросом, но из этого ничего не вышло).
Меня чрезвычайно тронула статья Л. Львова о моих бабочках[785]. Кстати в том же номере совершенно превосходная передовая Вашего батюшки[786]. Но почему, почему «Россия и Славянство» испортила великолепный номер, посвященный дню русской культуры безобразным «переводом» «Слова о Полку Игореве»[787].
Я собираюсь Вам дать для газеты 1) хорошее стихотворение[788] и 2) блестящую статью о Пиотровском[789]. Далее, жарко зардевшись, локотком заслоняю лицо и признаюсь, что на-днях получил от Фондаминского сообщение, что он сосватал кусочек «Соглядатая» с «Последними Новостями»[790].
А сейчас я пишу грандиозный по своим размерам и оптимизму роман, отличительная черта которого – то, что он без глав. Я уже написал около двухсот страниц этого безглавого романа. Он протекает в России, Греции, Швейцарии, Англии, Франции и Германии, не говоря уже о Терра Инкогнита, и его герой – дитя не капитана Гранта, а Эмми Грант (ничего не имею против каламбура, когда он хорош)[791].
От нас с супругой Вам с супругой сердечный привет.
Высылаю Вам КДВ[792] и несколько рецензий. Пишу к Фаяр, чтоб узнать в какой стадии находится перевод Лужина[793]. На днях получите аппетитный томик того же Лужина в издании «Слова».
Крепко жму Вашу руку.
В. Набоков
[Написано на машинке]
17
Берлин, 26 Октября 1930 г.
Дорогой
Глеб Петрович.
Благодарю Вас за оба Ваши последние письма. Я так много занимаюсь моим романом, что просто не успеваю отвечать на письма.
Как я уже писал Т. С. Рахманиновой и как пишу сегодня Л. И. Львову, к сожалению не могу дать романа «Таиру» (он, кстати, называется теперь не «Воплощение», а «Романтический век», и это заглавие – окончательное)[794].
Пиотровский обещал
