(Буду, кстати, очень вам благодарен, Глеб Петрович, если-б вы о ней как-нибудь поместили заметку в «Возрождении»). А сейчас я пуст – но как только что-нибудь выдумаю сразу вам пришлю, с наслажденьем. Ваши два стихотворенья очень хороши[738]. Однако у меня есть три придирки[739].

1) «Ко мне твой образ возвратится-ль вновь?» По-моему вопросительная интонация, – благодаря отяжеленью строки к концу – слишком вялая.

2) Слово «сладчайшая». Поэты «Цеха» в конец опошлили такие превосходной степени прилагательные как «сладчайший», «тишайший» и «обыкновеннейший»[740].

3) «Изведав солнечного сева» – это от литературы.

Все же остальное в ваших стихах – от Бога, и особенно прекрасна строфа об опрокинувшейся колеснице.

Будь[те] же здоровы, дорогой Глеб Петрович, пишите, кланяйтесь от меня Юлии Юльевне и не забывайте автора этих строк.

В. Набоков

8

31-III-28

Passauerstr. 12

b/von Dallwitz

Berlin W.50

Мой дорогой Глеб Петрович,

недавно муза моя остишилась, и плод посылаю вам для «России»[741]. Может быть тиснете? Если нет – сохраните у себя, на память.

Хочется мне ото всей души поблагодарить вас, дорогой, за прекрасную, нежную рецензию о моей «Унив[ерситетской] Поэме»[742]. Ваша рецензия, да письмо от Бунина (по тому же поводу)[743] доставили мне – не скрою – большое наслажденье. Наслажденье – но скорее иронического характера – доставила мне и «рецензия» Иванова VII в «Посл[едних] нов[остях]»[744]. Если вы с ним видаетесь[745], то передайте ему, пожалуйста, от меня, что, мол, нехорошо писать, чего не думаешь.

Я пишу большущий но, кажется, неудачный роман[746]. Ullstein купил у меня «Машеньку» для «Vossis[c]he Zeitung», где она пойдет в мае[747]. Мой новый роман из немецкой жизни. Ни одного эмигранта.

Жалко, жалко, что живем мы в разных городах… Всего вам лучшего, милый друг, и здоровья и счастья и – кастальской прохлады.

Ваш В. Набоков

9

[Конец 1928 года]

12, Passauer str

b/v. Dallwitz

Berlin W.50

Дорогой мой Глеб Петрович,

душевно благодарю вас за милые письма, за предложенье участвовать в «России и Славянстве». Я получил «оффициальное» предложение от Зайцева, но не пишу ему оттого, что не знаю его имени и отчества (Кирилл Иосифович?)[748]. Охотно бы послал что-нибудь для газеты, но как раз сейчас je suis несколько à sec[749] в смысле стихов и прозы. Есть у меня два довольно занятных стихотворных перевода (Rimbaud «Bateau Ivre»[750] и Verlaine, «Les sanglots longs des violons etc»[751]), но не знаю, подойдут ли переводные штучки. Во всяком случае, как только что-нибудь свежее будет, пошлю вам.

В начале февраля едем с женой на юг Франции и быть может денька на два остановимся в париже [sic], тогда наконец увижу вас[752].

Будьте здоровы, дорогой, сердечный привет Юлии Юльевне.

В. Набоков

[На конверте: Monsieur G. Struve,

62, Rue Péreire,

St. Germain-en-Laye (S. et O.),

Frankreich]

10

25-I-29

<12, Passauer str

Berlin W.50>

Дорогой Глеб Петрович,

Скажите мне, – я еду на юг Франции, – стоит ли мне на несколько дней остановиться в Париже? Если есть какие-нибудь возможности поговорить с французскими переводчиками, издателями и т. д. (вы мне кое-что об этом писали, а я по халатности вам не ответил), то недельку в Париже проведу; иначе – жаль денег, которых не ахти как много. Пожалуйста сразу ответьте мне, я уезжаю 31-го сего месяца. Метим с женой в Перпиньян (Восточные Пиренеи), где думаем пробыть до августа[753]. Напишете? «Машен[ь]ка» вышла у Ульштайна («Ульштайн-бух»)[754], а «К. Д. В.» на днях начнет появляться в Фоссе[755]. В «Слове» выходит у меня книжка рассказов и стихов (à la Бунин), – в марте[756].

Очень буду счастлив вас видеть, очень мне было тяжело за вас, когда узнал о вашей утрате[757], крепко жму вашу руку, сердечный привет Юлии Юльевне.

Ваш В. Набоков

11

[Без даты – февраль 1929 г.?]

Établissement Thermal

Le Boulou

Pyrénées Orientates

Дорогой Глеб Петрович,

разутробив все чемоданы, я убедился в том что рассказа, который хотел вам дать для «России и Славянства» я с собой не взял. Все же я свое обещанье исполню: как только рожу что-нибудь – пришлю. Пока же препровождаю вам два рассказа, которые, быть может, вы при случае покажете переводчику, о котором вы мне говорили.

Мы живем в тишайшей гостинице, в доброй версте от всякого другого человеческого жилья, средь гор густо покрытых желтыми цветами утесника. Довольно тепло, брожу в пиджаке, ловлю бабочек. На днях пошли с Верой пешком в Испанию, – 7 верст, и купили испанских папирос. Публика в гостинице довольно второсортная, очень буржуазная, француские [sic] провинциалы страдающие кто от несваренья желудка, а кто от разлитья желчи (есть тут любопытная старуха с лицом шафранно-бурого цвета, старик с le petit ruban[758] в петлице, все допытывающийся на какие средства мы, собственно говоря, живем, испанец с автомобилем, аббат, поющий по вечерам арию из «Тоски» и т. д.)[759]. Я больше занят бабочками, чем музой, – но на днях она войдет в свои права[760].

Крепко жму вашу руку, душевный привет Юлии Юлиевне, очень хорошо было с вами. Жена присоединяется,

Ваш В. Набоков

Напишите!

12

27, Luitpoldstr.

b/v. Bardeleben

Berlin W. 30

?-?-1930 г. [761]

Дорогой Глеб Петрович,

посылаю вам мою книжечку, лучший в ней рассказ на стр. 94, а лучшее стихотворенье на стр. 233[762]. Очень благодарю вас за оба ваших милых письма: честное слово, я как раз собирался ответить на первое, когда пришло второе.

«Россию и Славянство» я не выписываю по бедности; с радостью послал бы вам стихотворенье (и не «завалящее») но и муза моя бедна. Статью Зайцева читал и очень смеялся – не над Зайцевым – а над тем, что в жизни и вообще по складу души я прямо неприлично оптимистичен и жизнерадостен, меж тем, как Иван Алексеевич настолько [насколько] мне известно скорее склонен к унынию, к черным мыслям, – а из статьи Зайцева выходит наоборот[763]. Лужин продан уже «Слову». На днях подписал договор с французским издательством – мне очень пособил Левинсон, и было бы, например очень приятно, если б при случае вы бы