после относительного успеха «Песен без слов», Шаховской затевает издание в Брюсселе нового литературного журнала, которому он дал название «Благонамеренный», одолженное у пушкинской эпохи и увековеченное в «Евгении Онегине» (и в переписке Пушкина с Вяземским). К участию в журнале ему удалось привлечь многих известных поэтов, писателей и критиков разных политических и литературно-эстетических позиций – Адамовича, Бунина, Г. Иванова, Святополка-Мирского, Ремизова, Степуна, Ходасевича, Цветаеву и других, а также талантливую молодежь (часть редакционной переписки с авторами Шаховской привел в своей автобиографии: Архиепископ Иоанн Шаховской 1977: 165–350). Сам он печатал в своем журнале стихи, афоризмы и рецензии. Выход «Благонамеренного» в январе 1926 г. приветствовали «Последние новости»[667] и «Руль»[668]; в «Современных записках» его рецензировали Михаил Осоргин (см.: Осоргин 1926: 564) и Федор Степун (см.: Степун 1926: 483), а в «Воле России» – Н. Ф. Мельникова-Папоушек[669]; с необычно резкими нападками на журнал, его редактора и «леворадикальных» авторов, Цветаеву и Святополка-Мирского, обрушилась З. Гиппиус (см.: Крайний 1926: 257–266). «Благонамеренному» уделил внимание даже советский критик Дмитрий Горбов, который не без некоторой симпатии отметил «сугубо-литературную позицию» журнала, «отвергающего всякую тенденцию и даже литературную борьбу, провозглашающего права поэта-человека и видящего смысл литературы в самодовлеющей борьбе с серединностью» (Горбов 1928: 47).

Как явствует из автобиографии и писем Шаховского, еще весной 1926 г. он радовался тому, как «хорошо началось <его> литературное дело редактирования большого журнала», и готовил к печати третий номер «Благонамеренного». Однако внезапно его литературная деятельность прервалась: испытав короткий, но очень глубокий духовный кризис, он принял решение уйти в иночество. 23 июня Шаховской писал Бунину: «Дорогой Иван Алексеевич, в моей жизни произошли перемены. Меня благословили на монашество и я уезжаю на Афон, где приму послух. <…> Благонамеренный, конечно, прекращает свое существование, сегодня я отсылал рукописи» (Архиепископ Иоанн Шаховской 1977: 176). С русской литературой он попрощался маленьким поэтическим сборником «Предметы», который разослал друзьям и авторам «Благонамеренного» перед отъездом в монастырь (в продажу сборник не поступал). 23 августа (по старому стилю), в день своего рождения, он был пострижен в одной из церквей Афона и ему было наречено имя Иоанн. Дальнейшая его жизнь прошла в церковном служении (Югославия, Франция, Германия, с 1945 г. США, где о. Иоанн закончил свой путь архиепископом Сан-Францисским и Западноамериканским) и в занятиях богословием, хотя он нередко выступал и в светской печати – либо под своим монашеским именем, либо под псевдонимом Странник.

По свидетельству самого Шаховского, он познакомился с Набоковым в 1923 г. в Берлине (Архиепископ Иоанн Шаховской 1977: 74; также см. его очерк в «Русской мысли»[670]) и поддерживал отношения с ним до самого конца его жизни. В архиве Набокова сохранилось письмо, которое Шаховской послал ему сразу же после публикации в «Руле» (1925, 29 апреля) стихотворения «Мать» («Смеркается. Казнен. С Голгофы отвалив…»):

Дорогой Владимир Владимирович,

Я только что прочел Ваше стихотворение «Мать», и мне сразу захотелось написать Вам несколько строк.

Не буду останавливаться на так наз<ываемом> «культурном» значении стихотворения, которое для меня несомненно. Остановлюсь лишь на той его «половине», которая превосходит форму. Не знаю, христианин ли Вы (простите за остроту вопроса), но стихотворение Ваше на этот вопрос отвечает двояко:

1) Нет, не христианин, но поэтическим даром своим (всякий истин<ный> поэт<ический> дар – мыслю – христианск<ий>) проосязающий христианство.

2) Да, христианин, но дилетант в этом самом главном, потому что ради «поэзии» забываете христианство… (ради стихотворения – поэзию).

«Смеркается. Казнен…»

Иисус Христос был казнен в полдень.

«У гроба, в третий день, виденье встретит жен…»

Галлюцинирующие жены это, Владимир Владимирович, – Ренан (опровергаемый ниже: «светящуюся плоть» и т. д.)

«Мария, что тебе до бреда рыбарей?»

Простите, Владимир Владимирович, что я пишу Вам о всем этом. Я думаю – Вы христианин, но поддались соблазну легкой разработки большой и глубокой христианской темы. Не написать же Вам об этом не могу, потому что светское, легкое отношение к Богу и Его земным истинам не допустимо ни в жизни, ни в искусстве, ни, еще менее, в искусстве талантливом.

Простите меня,

Искренне Ваш Шаховской

Даже если Вы не христианин, я думаю Вы поймете мое письмо: «биологичность» его[671].

Во втором номере «Благонамеренного» была напечатана любопытная рецензия Шаховского на «Машеньку», в которой первый роман Сирина оценивался достаточно высоко. Шаховской хвалил автора за «творческое отсутствие фабулы», позволившее ему погрузиться «в глубь человека», и за «неполную биологическую предопределенность героев», в чем он увидел отход от Бунина, которому Сирин «следовал в насыщенности описаний», в сторону Достоевского (см.: А. [Шаховской] 1926: 173–174).

Набоков был среди корреспондентов Шаховского, получивших от него в подарок сборник «Предметы», но, в отличие от Бунина или Цветаевой, без сообщения об уходе в монахи. 26 июня 1926 г. он писал жене: «Вернулся домой с книжечкой стихов Шаховского (он мне прислал ее в „Руль“), прочел ее: очень недурно, – ясная темнота, прохлада, волненье. Я ему так и написал, и сразу письмо отправил (в „Благонамеренный“)» (Набоков 2018: 109). По-видимому, это письмо дошло до Шаховского с большим опозданием, уже после пострига, поскольку 2 октября он писал матери, что не знает, по какому адресу отвечать Набокову (см.: Архиепископ Иоанн Шаховской 1977: 117).

В большой статье «Начало набоковианы» Шаховской вспоминает о трех встречах с Набоковым и его женой – в начале 1930-х гг. в Берлине, где он с 1932 по 1945 г. служил настоятелем Свято-Владимирского собора, в 1967 г. в Лозанне, когда Набоковы посетили его в гостинице, и, наконец, в Монтре, как он пишет, в «солженицынские дни», то есть в самом конце 1973-го или в январе 1974 г., после публикации на Западе «Архипелага ГУЛАГ» и начавшейся из-за этого травли Солженицына в СССР, но еще до его высылки в феврале. Во время последней встречи, пишет Шаховской, Набоков стал его уверять, «что вся эта шумиха за границей с Солженицыным и его книгами – дело КГБ (зарабатывающем будто бы деньги на этом…)», и сравнил «литературный уровень» Солженицына с уровнем генерала Краснова. Но еще больше его поразил другой «чисто набоковский» момент:

Когда мы стали прощаться, я, как человек знавший его с начала 20-х годов и дальний его свойственник, привыкший к русскому стилю прощания, хотел братски обнять его. Но – никогда еще в моей жизни такого не случалось – с какой-то непонятной силой убеждения Владимир Владимирович, помрачнев, нервно отстранился от меня и сказал, что «не любит таких прощаний». Я думаю, что можно объяснить его жест и честностью его чувств, установивших, вероятно, раз и навсегда дистанцию между собой и другими людьми. При отводе других соображений, этот жест может быть также объяснен попыткой отражения в мир своей изоляции[672].

Сестра Шаховского Зинаида увидела в этом эпизоде свидетельство отчуждения Набокова от духовного, его «потустороннего страха или отвращения от всего, что связано с христианством» (Шаховская 1991: 84), но сам архиепископ не был