…и всякие «взметутся»… – описка Набокова. В «Оттепели» – «Взметнутся от крика пески» (29).

…«идут по дорогам бродяги с винтовкой на смуглых плечах, и пенится кровь, как брага, лохмотья на них, как парча»… – цитируется предпоследняя строфа II части революционной поэмы «Двести десять». Эта поэма отмечена не только влиянием Блока (см. выше у Веры Лурье, с. 369), но также и авангарда (ср. текст IV части, состоящей из одного четверостишия следующего содержания: «. . . . /.  . . . /. . Даешь!. . /. . . .» – 56).

(В этом ча-чах вся бездарность русской революции. Недаром Блок употребил этот ассонанс (очах – плеча) в самом метком месте своей поэмы о «двенадцати»). – То есть в следующих строфах: «–  Ох, товарищи, родные, / Эту девку я любил… / Ночки черные, хмельные / С этой девкой проводил… // – Из-за удали бедовой / В огневых ее очах, / Из-за родинки пунцовой / Возле правого плеча, / Загубил я, бестолковый, / Загубил я сгоряча… ах!» (Блок 1960–1963, III: 353–354).

…такие глаголы, как «горланить», «палить», «пугать», которыми щеголяет молодой поэт. – В «Оттепели» встречается только глагол «горланить» и девербатив «пальба»: «Я петь не умею – горланю, / Слышишь охриплый рог? / Никогда не забыть – ранен / – Рука, нога, бок. // Не забыть ночных перебежек, / Цепью пальбы – в упор, / Оттого и дышу реже, / Оттого и спокоен взор…» (35).

Недурно также: «медью гремят виски». – Из стихотворения, описывающего автобиографический факт – воспоминание о польском плене: «Ядро на ноге – память, / Каторжная печать, / И не разорвать руками, / Не уйти, не закричать. // Не уйти от ее велений, / Не забыть соленой тоски, / И злоба косит колени, / Медью гремят виски. // И яростью душит горло / – Не уйти из тюремных стен. / Надо мною крылья простерло / Короткое слово: плен» (36).

Отметим также ужасно неискреннюю поэмку «Я», написанную дурной прозой («В университете я не сумел учиться», «сумела бы сказать» и т. д.). – Называя vers libre поэмы «Я» «дурной прозой», Набоков не столько подчеркивает стилистические изъяны Гордона, сколько апеллирует к стихотворению Пушкина «Послушай, дедушка, мне каждый раз…» (1818) (ср.: «Послушай, дедушка, мне каждый раз, / Когда взгляну на этот замок Ретлер, / Приходит в мысль, что, если это проза / Да и дурная?» – Пушкин 1949: 464). На момент работы над рецензией Набоков, по всей вероятности, или не был знаком со стихотворением Мандельштама «Нашедший подкову (Пиндарический отрывок)» (1923), написанным свободным стихом, или отнесся к этому тексту крайне скептически. О скептическом отношении Набокова к vers libre говорит и метрический репертуар его русских стихотворений: в него входит один-единственный текст, написанный свободным стихом, – это «Снег» (1930).

Узнаем между прочим о каком-то «командире пехотной роты», который не читал «ни одной строчки Ронсара». Лев Гордон считает это смертным грехом, а почему, не вижу. Есть очень умные французы, которые никогда не читали Дельвига. – Цитируются следующие строки из поэмы «Я»: «А другие – те, кого помню – / Не умели принять меня: / Одна / Испугалась грубости / – Я вернулся с военной службы, / Поворачивался по-солдатски / И очень громко топал. / Она называла меня / „Товарищ“<,> / Считая это очень обидным, – / А я просто сильно любил, / Как любит вернувшийся с фронта, / Изголодавшийся по свету и воздуху. / Другая / Не успела узнать меня, / Как ее убили налетчики, / Какой-то финн, топором… / В это время сидел я дома, / Читал Раблэ, / Впитывая здоровье веков. / Третья / Была давно замужем, / За человеком, годным только / Командовать пехотной ротой. / Он тоже писал стихи, / Даже довольно сносные, / В то же время ничего не зная, / Ни одной строчки Ронсара / – Даже Катулл ему неизвестен! / А она любила его…» (45–46). В этих стихах Гордон применяет прием, подсказанный Блоком, который – в стихотворении «Она пришла с мороза…» (1908) – компенсировал «непоэтичность» vers libre отсылками к Шекспиру и Петрарке (ср.: «…Чтобы я читал ей вслух „Макбета“»; «Едва дойдя до пузырей земли…»; «…И что прошли времена Паоло и Франчески». – Блок 1960–1963, II: 290–291).

…обратимся к третьему автору – кн. Шаховскому. – Дмитрий Алексеевич Шаховской, князь; после пострига в 1926 г. – о. Иоанн (23 августа 1902, Москва – 30 мая 1989, Санта-Барбара, Калифорния) – представитель тульской ветви княжеского рода Шаховских, ведущего свое происхождение от Рюрика. С 1915 по 1917 г. учился в императорском Александровском лицее в Петербурге; затем воевал в Добровольческой армии генерала Деникина, служил радистом на Черноморском флоте; в 1920 г. эмигрировал, после краткого пребывания в Константинополе и Париже поселился с семьей в Бельгии, где закончил католический Левенский университет (Katholieke Universiteit Leuven).

В 1923 г. Шаховской выпустил сборник «Стихи». Константин Мочульский в «Звене» отозвался на него краткой пренебрежительной рецензией, назвав стихотворения Шаховского «дилетантскими романсами» из разряда тех, «которые пишут гимназисты, любящие природу и мечтающие в вечерних сумерках» и которые печатать не следует[662]. «Песни без слов», вышедшие год спустя, были встречены со значительно большим интересом и сочувствием. Тот же Мочульский констатировал, что за год «робкий ученик», который раньше «не справлялся с синтаксисом, не владел техникой» —

стал поэтом: его новые стихи далеки от совершенства – но это настоящие стихи. Без признаков «построения», без запоминающихся образов, без определенного эмоционального содержания – они все же реальны, – как струи дыма, как полосы тумана. <…> В них усилие рассказать, объяснить: в них – радость, доверчивая и беспомощная. Каждое стихотворение – неудача неизбежная. Все равно, «того» словами не скажешь. <…> Но у слушателя ясное ощущение, что за словами – ненужными и часто невнятными – лежит что-то иное, и многие выражения, с виду нескладные и грамматически сомнительные, кажутся все-таки поэтически значимыми[663].

Более строгим к молодому поэту оказался Г. Струве, отметивший у него «неуменье обращаться со словом как поэтическим материалом, неуваженье к нему». Но и он нашел в сборнике «искупающие строки», в которых «чувствуется внутренняя музыка». «На лучших стихах кн. Шаховского почиет дыхание Фета»[664], – заключает критик.

В «Последних новостях» появилось даже два хвалебных отклика. Сначала Августа Даманская признала, что «в стихах Д. А. Шаховского угадывается большая работа, любовная чеканка. Ясно, что он упивается „сладчайшим настоем бунинских строк“ и что, помимо этого, неодолимого, требующего для себя поэтической, музыкальной формы, самая эта форма для него тоже самодовлеющая цель»[665]. Затем к похвалам присоединился Бальмонт, обнаруживший в лучших стихах Шаховского «способность человеческого сердца так пронзенно чувствовать, что его человеческий всклик или шепот притягивают внимание чувствующего и заставляют остановиться»[666].

В 1925 г.,