После войны работал в ГПБ им. Салтыкова-Щедрина в Отделе редкой книги, совместно с В. С. Люблинским и Н. В. Варбанец принимая участие в работе над каталогом библиотеки Вольтера. В 1948 году защитил кандидатскую диссертацию.

16 ноября 1949 года был вновь арестован. После длившегося год следствия (отец отказался подписывать какие бы то ни было показания) был отправлен в Тайшетский лагерь <т. е. в тот же лагерь, в котором отбывал свой четвертый срок Ю. О. Домбровский (1909–1978). – А. Д., Г. У.>.

После реабилитации (в 1956 г.) преподавал историю сначала в Пермском, а затем в Саранском университете. В 1969 г. в Москве при Институте истории состоялась защита его докторской диссертации: «Левое крыло французского Просвещения» (о французских самиздатчиках XVIII в., как выразился Е. Г. Эткинд). За это время им был написал целый ряд научных работ, опубликованных частью у нас, а частью во Франции и в Германии. По ходатайству дирекции ГПБ продолжал работу над каталогом Вольтера (Козырева 1991: 154–155; см. подробнее: Вольфцун 1999: 204–222; см. вкратце: Вольфцун 2008: 159–164; Поляков 2010: 301–302; также см. воспоминания о Гордоне-преподавателе: Полюдов 2010: s. p.).

Сведениями о личном знакомстве Гордона с Набоковым мы не располагаем, но все же нельзя утверждать, что они никогда не виделись – или по меньшей мере не слышали друг о друге от их общего знакомого, поэта В. Л. Корвина-Пиотровского (1891–1966) (см. о нем: Венцлова 2012: 386–409). Известно, что 9 мая 1923 г. (т. е. на следующий день после берлинского благотворительного бала, на котором Набоков встретил свою будущую жену; см.: Boyd 1990: 206–207), Гордон читал в Берлине свои переводы с французского (см. Chronik 1999: 182, № 2735), «15 марта 1924 г. произносил речь на открытии „Школы живописи“ и читал стихи вместе с Г. Венусом, В. Андреевым, А. Присмановой, С. Либерманом и В. Пиотровским <…>, а 3 мая 1924 г. принимал участие в литературно-музыкальном вечере, посвященном символизму, с докладом „Символисты и мы“. На этом вечере выступали Нина Петровская и Вальтер <…> а также Андреев и Зарецкий» (Поляков 2010: 302; со ссылкой на: Chronik 1999: 218, 224, №№ 3405, 3504).

Книга стихов Гордона «Оттепель» (посвященная его отцу и отражающая увлеченность молодого поэта и Блоком, и Гумилевым, и Мандельштамом, и Маяковским, и модным в начале 1920-х гг. среди петроградских молодых поэтов[660] балладным стихом в духе Киплинга или, вернее, русских переводов из него А. И. Оношкович-Яцыны) была встречена крайне сдержанно. Нам известна одна-единственная рецензия – Веры Лурье (1901–1998), помещенная в газете «Дни» за 8 марта 1925 г. Приведем ее целиком:

Стихи свои Гордон очень правильно разделил на два отдела.

К первому отделу относятся стихи вполне акмеистического толка, очень культурные, доброкачественные и даровитые. Если они и не поражают, то во всяком случае в них чувствуется хорошая петербургская закваска, поэтическая честность, искренность и простота. Некоторые же из них можно даже признать очень талантливыми.

Например, какие приятные строфы в «Сентиментальном прощании»:

На Мойке Пушкин жил, а над Невой

Онегин встретил в первый раз поэта…

Не в силах ты, о бедный голос мой,

Припомнить то сверкающее лето…

Здесь тополя на площади хранят

И передали мне с молочным маем

И память декабристов, и Сенат,

И строгие морщины Николая.

Мой Петербург, где умер Гумилев,

Где ночью люди говорят о Блоке…

И снятся мне у новых берегов

Твои горбатые мосты и доки…

Весь же второй отдел заполнен произведениями, являющимися продуктом подражания, в лучшем случае несовершенного ученичества. – Возможно, что поэту надо пройти через них, чтобы в будущем выйти на новый путь более интересного творчества, но в таком случае напрасно он их включил в свой сборник.

Еще входит в «Оттепель» род поэмы «Двести десять». Это крайне неудачное произведение: автор старается подражать «Двенадцати» и писать в схожем стиле. Но что возможно было Блоку, на то не способен всякий поэт. Гордон срывается, и получается у него грубовато и безвкусно. Тем не менее в общем сборник «Оттепель» лучше многого, выходящего в печати; пусть сейчас поэт не вполне еще владеет своим ремеслом, в широком смысле этого слова, в будущем у него есть шансы достигнуть большего и написать нечто ценное для современной поэзии[661].

Существует прекрасный поэт Мандельштам. – «Оттепели» предпослан эпиграф из «Сумерек свободы» («Мы будем помнить и в летейской стуже, / Что десяти небес нам стоила земля». – Мандельштам 2009: 103), и Набоков в своей рецензии пишет именно о Мандельштаме, хотя Гордон ориентировался не на него одного. Сказанное в рецензии – единственный отклик Набокова на поэзию Мандельштама, написанный им по-русски. После 1924 г. Набоков не высказывался о Мандельштаме почти сорок лет (хотя сделал несколько реплик в частных письмах, в т. ч. в 1941 г., когда – говоря о возможном составе антологии русской поэзии в переводах на английский язык – он поставил Мандельштама в один ряд с Н. А. Заболоцким и подчеркнул, что оба они уступают двум куда более примечательным поэтам – Пастернаку и Ходасевичу; см.: Nabokov 1989: 37). Несколько индифферентное отношение к Мандельштаму у Набокова изменилось после того, как он прочитал подборку «57 стихотворений» в альманахе «Воздушные пути» (1961) и первый том вашингтонского собрания сочинений поэта (1964). В беседе на телевидении в 1965 г. Набоков подчеркнул, что Мандельштам был «величайшим поэтом из тех, кто силился выжить в России при Советах» («…a wonderful poet, the greatest poet among those trying to survive in Russia under the Soviets». – Nabokov 1990: 58), но два года спустя, готовясь нанести удар по переводчику Мандельштама на английский язык, заметил, что «через призму трагической судьбы» поэзия Мандельштама «кажется более значительной, чем она есть на самом деле» («Today, through the prism of a tragic fate, his poetry seems greater than it actually is». – Nabokov 1990: 97). В 1969 г. – в пику американскому поэту Роберту Лоуэллу, чьи переводы (в том числе – из Мандельштама) вызывали у Набокова разлитие желчи, – он перевел на английский мандельштамовское стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков…» и поместил этот текст в заметке On Adaptation (см.: Nabokov 1990: 280–283; о Набокове и Мандельштаме см. подробнее: Дзядко, Утгоф 2017: 358–359; библиография – на с. 359).

…холод стиха, стрельчатая гармония… – Реминисценция программного стихотворения Мандельштама «Я ненавижу свет…» (1912), вошедшего во все три издания «Камня» (1913, 1916, 1923): «Я ненавижу свет / Однообразных звезд. / Здравствуй, мой давний бред, – / Башни стрельчатой рост! // Кружевом, камень, будь / И паутиной стань, / Неба пустую грудь / Тонкой иглою рань! // Будет и мой черед – / Чую размах крыла. / Так – но куда уйдет / Мысли живой стрела? // Или, свой путь и срок, / Я, исчерпав, вернусь: / Там – я любить не мог, / Здесь – я любить боюсь» (Мандельштам 2009: 56). Эпитет «стрельчатый» также встречается у Мандельштама в стихотворении «Реймс и Кельн» (1914) (ср.: «…Но в