иудаизма, но, обратившись к христианству, не смог полностью его принять – «отверг Синай и Назарет, / Искал Закон какой-то третий» (58). Ср. также: «Навек утратил я прекрасный щит Давида / И в муках не обрел желанного Христа» (23) или «Мне нет Вифлеема, мне нет и Синая: / Близка лишь Голгофа, и та – без креста» (31). Лев Розенталь, герой-резонер пьесы Британа «Изгнанники», которого все называют «православным евреем», хоть он и не крещен, и который заявляет о себе: «Я еврей, потому что я христианин, и христианин – потому что я еврей» (Британ 1924б: 14), очевидно, выражал межеумочную религиозную позицию автора[656]. О том, что Британ не принял крещение, свидетельствует и его заявление, сделанное в лагере после ареста в 1941 г., когда он назвал себя не православным или католиком, а человеком без вероисповедания (см. выше).

…«уйти мне тягостно, обедни не допев»… – из стихотворения «Нет, муза-вестница, молчать тебе не след!..»: «Уйти мне тягостно, обедни не допев; / А дни бегущие – коварны и лукавы: / Что им до Вечности, до светлой Божьей славы? / О, муза горняя, венец небесных дев!» (6).

…«забыл я свой тропарь»… – из стихотворения «Сегодня Рождество. Как беленькие пчелки…»: «Сегодня Рождество. И славу в вышних Богу / Мятелица поет. – Забыл я свой тропарь! / Вези меня, ямщик, скорей в мою берлогу: / Украсить я хочу разрушенный алтарь» (30).

…«спою панихиду»… – из стихотворения «Эй, палач, загляни-ка в наш город…»: «Ты, Земля, – город жуткий и черный; / Смерть-палач, мсти за Божью обиду! / Я проклятье рассыплю, как зерна, / И по миру спою панихиду» (50).

…«пропел я Господу мой страждущий хорал»… – из стихотворения «Ах, все минувшее равняется нулю…»: «Пропел я Господу мой страждущий хорал: / В нем правда мудрая без горького соблазна; / Но жил я грешником, хоть людям и не лгал, / Губил я ближнего, но, нет… не безнаказно!» (212).

…в Илье Британе таится, по его словам, «кощун», т. е. дух кощунства… – из первой строфы стихотворения без названия: «О, песни жуткие, мечтателя спасли вы, / Но кто другой поймет рыданье этих струн? / Безумцы праздные промолвят: „Юродивый!“ / Святой, услышав их, мне скажет: „Ты – кощун!“» (208). Если Набоков считал, что Британ неверно использует древнерусское «кощун» в значении «кощунник, богохульник, тот, кто насмехается над святынями», то он ошибался, ибо в литературном языке такое значение слово приобрело не позднее XVIII в. См., например, басню Сумарокова «Эзоп и кощун» или заключительную строку стихотворения Державина «Дева за арфою» (1805): «Кощуны, прочь! – Есть Бог!» (Державин 1865: 543).

…«из церкви убежав с ребятами вприпрыжку»… – из первой строфы стихотворения без названия: «Мне любо: отложив таинственную книжку, / Сесть в тройку, взять вина и мчаться вдруг к цыганам; / Из церкви убежав с ребятами вприпрыжку, / Резвиться и шалить задорным мальчуганом» (70).

…наш иерей попадает в омут «отравной» любви… – эпитет «отравный» Британ использовал в стихотворении «Я – образ, я подобье Божества» с другим существительным: «Давно, душа, отравным сном ты спишь! / Мои мечты всю жизнь мне раскололи; / Понять сумей, что тот свободен лишь, / Кто сам себя предал Господней воле» (75). Набоков обращает на него внимание, потому что в классической поэзии XIX в. он не встречается; согласно поэтическому НКРЯ, зарегистрирован впервые в 1906 г. (Вяч. Иванов, А. Тиняков) и ассоциируется прежде всего с ранней Ахматовой. Ср. в «Сегодня мне письма не принесли…» и «Вере Ивановой-Шварсалон» («Туманом легким сад наполнился…») из книги «Вечер» (1912): «Твоя печаль, для всех неявная, / Мне сразу сделалась близка, / И поняла ты, что отравная / И душная во мне тоска»; «Теперь весна, и грусть весны отравна, / Он был со мной еще совсем недавно» (Ахматова 1912: 71, 77).

Там он подносит возлюбленной «бокал из баккара»… – это происходит в стихотворении «То было так давно и будто как вчера…»: «Без слов я вам поднес бокал из баккара, / Старинный, кажется, но скромный, без оправы, / И не сказал тогда, к чему вам этот дар». В финале стихотворения выясняется, что этот бокал «безумная женщина» должна либо разбить, либо наполнить ядом и отравиться: «То яду ты налей в бокал из баккара / И выпей, гордая: тогда прощу я тоже» (39).

…просмотрев потрепанный том Апухтина… – Адамович и Г. Струве в своих рецензиях, как и Набоков, возводят к Апухтину поэтическую генеалогию Британа (см. выше).

…«она не смеет спать. От жгучей черной боли ожил в ее груди отравленный гранит»… – из стихотворения «Она не смеет спать! И блещут в жутком мраке…»: «Она не смеет спать! От жгучей черной боли / Ожил в ее груди отравленный гранит, / И мысли о былом, как мстительные тролли, / Прогнали дым надежд. Ее покой убит» (42).

…«если захочу я тоже знойных мук, я брошусь на бульвар: таких, как вы, там много»… – финал стихотворения «Тебя он грубо взял, как уличную дрянь…»: «Устала от мечты? Любовь, ты – злой паук… / Оставьте же меня… уйдите… ради Бога! – / А если захочу я тоже знойных мук, / Я брошусь на бульвар: таких, как вы, там много» (159).

…«любовь – страдание вдвоем» и «источник зла»… – контаминация сентенций из двух стихотворений, романса «Пойте, пойте мне песню, цыгане…» («О любви рассказать не забудьте: / Я сгорел в ее пламени злом, / Все отдавши заветной минуте. / О любовь, ты – страданье вдвоем» – 65) и автобиографического Primavèra: «Без шапки, без пальто удрал я, против правил / С хозяйкой не простясь. Любовь – источник зла!» (176).

…возвращается к своему «алтарю»… – шаблонные метафорические алтари украшают многие стихи сборника. Ср., например: «Украсить я хочу разрушенный алтарь» (30); «И страсть земную одалиски / Принес к святому алтарю» (80); «Прощай, прощай, прощай, мой тихий уголок, / Мой маленький алтарь, приют моей свирели» (178); «И ты, – ты первая! Ведешь ты к алтарю, / Ты солнце Вечности, ты – правды естество…» (185).

…«детки милые придут ко мне на клирос»… – Последняя строка стихотворения «Стихов божественных суровая царевна…» (8).

…угощает их целым отделом «детских» стихов… – имеется в виду раздел «С детьми» (99–114), продолжающий ранее вышедший одноименный сборник. Детские стихи Британа хвалил Бальмонт, писавший: «Поэт любит детскую душу, и ему часто удается поэтизировать детскую речь и детский способ чувствования. Это нельзя не ценить: стихи о детях и стихи для детей относятся к разряду труднейших стихотворных достижений и слишком часто, даже у очень больших поэтов, делаются фальшивыми»[657]. Адамович, наоборот, назвал эти стихи «дурной подделкой», которая вызывает чувство острой неловкости, «как если при вас человек паясничает» (Адамович 1998: 123–124).

…«лукавый голос веселой пеночки»… – из стихотворения «Дождю»: «Нам скучно, дождичек, – нам хочется в лесок; / Погода серая нас в комнатах неволит… / Ну, будет, миленький… Лукавый