(да простится мне невинный галлицизм) больше поэт, нежели ярко-банальный Илья Британ и тайно-банальный Лев Гордон. Книга его – робкая, тихая. Пишет он словно ощупью. Но у него есть отрадная черта – вдохновенье. Настоящего поэта можно всегда узнать потому, что мысль его вся целиком превращается в строфу, заполняя ее всю, начина<я> от первого слова первой строки и кончая последним словом четвертой. Иначе говоря, мысль органически сливается с ее звуковыми изгибами, не теряясь и не меняясь на поворотах. Ведь как часто бывает, что вдохновенье создает только две строчки строфы, а две другие приходится подыскивать. У Шаховского мы находим по крайней мере три-четыре таких «полных» строфы. Например: «Тяжелым сном уснули веки, перед рассветом павши ниц, и жизнь ушла, но не навеки, за тайну нежную ресниц». Или: «но в весенних сумерках стройных, где для мира безмолвствуешь ты, дай остаться чужим, беспокойным, недостойным твоей наготы».
В заключение автору этой бледной тоненькой книжечки хочется сказать: нужно быть бодрей, веселей, проще. Мир состоит не из одних звезд и паутин <?>. И лучше избегать символизма.
В. Сирин
Комментарии
…Илья Британ… – Илья (Илія) Александрович (Аронович) Британ (28 мая 1885, Кишинев – 15 декабря 1941, расстрелян в крепости Монт-Валерьен близ Парижа) родился в состоятельной еврейской семье. Закончив гимназию в Саратове, учился на юридическом факультете Казанского университета; затем служил в Москве помощником присяжного поверенного судебной палаты М. Л. Мандельштама и присяжным стряпчим коммерческого суда, вел как уголовные (см.: Короленко 1911: 161), так и гражданские дела вплоть до 1917 г.[644] Товарищ Британа по московской адвокатуре А. П. Шполянский (впоследствии известный как поэт Дон-Аминадо) вспоминал о нем: «Небольшого роста, коренастый, близорукий, великий упрямец и отличный говорун, <…> совмещал он в себе много странного, и на первый взгляд несовместимого. Не удовлетворившись казённым дипломом, блестяще защитил диссертацию <…>, а в свободное время писал на каких-то замусоленных обрывках бумаги или на пожелтевших календарных листках отличные лирические стихи и считал Иннокентия Анненского первым и единственным поэтом на всю Россию и на весь мир» (Дон-Аминадо 1991: 81).
Утверждения, что «в начале Первой мировой войны Британ, неожиданно для всех, ушел в монастырь, где провел почти пять лет» (Телицын 1998: 430), не соответствуют действительности, хотя в конце 1910-х гг. он увлекся христианством и посещал лекции по богословию в светской Православной народной академии, которая открылась в Москве в июне 1918 г.
В апреле 1921 г. беспартийный Британ был избран депутатом Московского городского совета и вскоре обратился к Ленину с просьбой содействовать созыву совещания беспартийных членов совета, поскольку его неоднократные обращения к председателю Моссовета Л. Б. Каменеву не привели к желаемому результату (см.: Ленинский сборник 1932: 330). О его дальнейшей политической деятельности в Моссовете (не отразившейся в опубликованных документах и советской прессе), как справедливо заметил А. С. Изгоев, «известно только то, что он сам о ней сообщил» – прежде всего, в антибольшевистском памфлете-мистификации «Ибо я – большевик!!..» (1924), выданном им за письмо от одного из кремлевских вождей[645]. Фиктивный корреспондент Британа пишет:
Помните (я нарочно так часто напоминаю вам о прошлом!), как вы, став членом Московского совета, лидером беспартийных, которые, будучи взяты нами для декорации в количестве 30 % всего состава этой говорильни, ни разу, конечно, не поддержали нас… даже тогда не поддержали, когда вы имели наглость потребовать от нас созыва учредительного собрания (это в 1921 году? Чудак!), помните ли вы свое громовое послание к Ленину, написанное вами как «народным депутатом»? Мы все ужасно смеялись, читая ваши искренние благоглупости, которыми вы хотели поучать нас, объясняя, что такое Россия и в чем ее истинное назначение. Ах, тогда вы сами верили в Ленина и думали, что царь-батюшка не видит того, что видите вы, и что злые слуги-советчики скрывают от его ясных очей горе и муку любимой вами и близкой сердцу цареву – России <…>. Знаете ли, что сказал Ильич, имевший терпение (гордитесь!) до конца дочитать ваше послание, «полное яду»? А вот что, теперь открою вам: «Хороший он, по-видимому, человек и жаль, что не наш». Потом, откашлявшись, добавил: «И – умный, очень умный, но – дурак!» ([Британ] 1924a: 26, 27).
Как следует из того же источника, за свои выступления в Моссовете Британ был подвергнут репрессиям. «Вы совершенно неисправимы, – пишет ему „кремлевский вождь“, – ни тяготевший над вами расстрел, ни долгая ссылка к черту на кулички, куда мы упекли вас три года тому назад, не стесняясь вашим громким званием „члена Московского совета“, ни, наконец, высылка за границу, где мы хотели проучить вас прелестями „гнилого Запада“ и тоскою по дорогой вам Москве, – увы, ничто не заставило образумиться вашу буйную никчемную голову» ([Британ] 1924a: 7). Когда в 1928 г. «Ибо я – большевик!!..» без ведома автора был опубликован во французском переводе как подлинное письмо Бухарина наркому Британу, он выступил в «Руле» с опровержением, заявив: «…никакого письма от Бухарина я никогда не получал, народным комиссаром, слава Богу не был, состоял членом Моссовета, каковое звание мне чуть не стоило жизни, был за это дважды в тюрьме и дважды выслан»[646]. В очерках автобиографического характера Британ рассказывал, что он сидел в Бутырской тюрьме, а затем был сослан в «город У.» Вологодской губернии, в 60 верстах от железной дороги (Устюг или Устюжна), где работал учителем литературы и заведующим школой[647].
Высланный в 1923 г. из СССР, Британ обосновался в Берлине, где развернул бурную литературную деятельность. За один год, с июля 1924 по июль 1925 г., он выпустил пять (!) поэтических книг: сборники «Богу», «С детьми», «Разноцвет», «Полдень» и поэму «На пороге», а также пьесу «Изгнанники» с подзаголовком «Переживания в четырех действиях». Стихи никому доселе неизвестного поэта вызвали разноречивые отклики в эмигрантской печати. Юлий Айхенвальд, главный критик «Руля» (с которым Британ вскоре начал сотрудничать), отнесся к ним весьма сочувственно. В рецензии на первые два сборника Британа, «Богу» и «С детьми», он писал, что они «во многом интересны и подкупают силой своего неподдельного лиризма», хотя автору следовало бы произвести более «строгий эстетический отбор» стихов[648]. Сходную оценку он дал и «Разноцвету»:
Этот стихотворный сборник много выиграл бы, если бы стихотворений в нем не было так много. <…> В данном случае эта избыточность материала тем более досадна, что из-за нее бледнее становятся бесспорные достоинства стихов, и количеством здесь ослабляется качество. Если отбросить лишнее, то «Разноцвет» приобретает замысловатый внутренний рисунок и необычную композицию настроений[649].
Еще более комплиментарным был отзыв Константина Бальмонта, возвестившего, что «в лице Британа возникает новый Русский поэт с несомненным дарованием, с самостоятельной душевной жизнью, искренности напряженной и трогающей»[650].
С другой стороны, критики младшего поколения подвергли стихи Британа уничтожающей
