В-третьих, Проффер вскрывает механизм набоковского «блестящего» стиля, основанного на парономазии, квазипоэтической инструментовке и визуальной образности. Яркие примеры каламбуров, ассонансов, аллитераций, метрических вкраплений и тому подобного, приведенные им в третьей главе книги, давно стали хрестоматийными и положили начало плодотворной критической традиции изучения языка Набокова[620].

В качестве приложения к книге Проффер дает составленную им подробную и очень полезную хронологию «Лолиты», в которой отмечает некоторые противоречия внутри романных датировок. Среди них – интереснейший казус пятидесяти шести дней, в течение которых, по утверждению Гумберта Гумберта в финале романа, он после ареста – «сначала в лечебнице для психопатов, где проверяли мой рассудок, а затем в сей <…> похожей на могилу темнице» – писал свою «исповедь». Однако, как отметил (опять-таки впервые) Проффер, «с 25 сентября (день его ареста) до 16 ноября (день его смерти) проходит меньше пятидесяти шести дней»[621] и, следовательно, в распоряжении Гумберта было самое большее пятьдесят два дня. Это расхождение породило длительный, ожесточенный и до сих пор не закончившийся спор среди набоковедов. Одни (как, например, Б. Бойд[622]) утверждают, что Набоков просто ошибся в расчетах и не заметил противоречия; другие (как, например, автор этих строк[623]) доказывают, что мы имеем дело не с ошибкой, а с авторским ключом, открывающим главный секрет романа – «придуманность» тех романных событий, которые произошли после 21 сентября, когда Гумберт, по его словам, начал писать свою книгу. Среди аргументов в пользу последней гипотезы – тот факт, что Набоков не исправил ошибку ни при подготовке вместе с Аппелем комментированного издания «Лолиты», ни в русском переводе романа. Теперь, когда опубликована переписка Набокова с Профферами, мы знаем, что он внимательно изучил приложение к «Ключам» и попросил Карла уточнить, где именно в романе находится другая указанная им хронологическая неточность, мелкая и несущественная[624], но ни словом не обмолвился о проблеме пятидесяти шести дней, хотя не мог не понимать, что от ее решения во многом зависит интерпретация второй части «Лолиты».

Главным адресатом Проффера был, конечно же, сам Набоков, чьим излюбленным играм и шуткам он любил подражать. Так, Проффер благодарит за компетентные советы некоего Марка В. Болдино (не вполне корректная анаграмма Владимира Набокова), а сам Набоков на полях своего экземпляра книги пишет: «Не полностью анаграммированное имя человека, которому выражена благодарность за „компетентные советы“ (Марк В. Болдино), следовало бы заменить на Вивиан Даркблум [Vivian Darkbloom], как именуют Вашего покорного слугу»[625]. В примечания к книге Проффер включает остроумную пародию на Джойса, выдает ее за цитату из «Поминок по Финнегану»[626] и сообщает об этом Набокову, чтобы тот посмеялся вместе с ним[627]. Диалог с прославленным писателем молодой профессор старается вести на равных, демонстрируя ему свою любовь и почтение, но, в отличие от большинства набоковедов, отказываясь благоговеть перед каждым его словом.

В некоторых случаях Профферу даже удается поймать Набокова на литературной краже и/или промахе[628]. Обсуждая поиск системы скрытых мотивных перекличек в романе, он заметил, что М. О. Гершензон в статье о «Станционном смотрителе» уподобил подобные операции «разгадыванию детской картинки-загадки, на которой надо найти спрятанного среди листвы тигра – сделать это совсем не просто, но когда вы его, наконец, обнаружили, вы удивляетесь, как можно было не увидеть его раньше»[629]. На самом деле Проффер перифразирует здесь не столько Гершензона, сколько знаменитую концовку автобиографической книги Набокова Speak, Memory/«Другие берега», где автор, направляющийся к пристани, чтобы сесть на пароход и уплыть из Европы в Америку, «с великим удовлетворением» отмечает, как среди хаоса крыш и бельевых веревок вырастает пароходная труба – «вроде того, как на загадочных картинках, где все нарочно спутано („Найдите, что спрятал матрос“), однажды увиденное не может быть возвращено в хаос никогда» [V: 335]. Еще за год до выхода «Ключей» эта великолепная цитата уже была использована для описания набоковской поэтики[630], и невозможно себе представить, чтобы Проффер, в своей книге сославшийся на Speak, Memory более двадцати раз, ее не помнил. Почему же тогда в сходном контексте он предпочел сослаться на менее эффектную и мало кому в Америке известную фразу Гершензона? Думаю, только для того, чтобы дать понять Набокову, очень не любившему обнародовать свои источники, что он, Карл Проффер, знает, откуда Набоков позаимствовал свое сравнение, исподволь связавшее поэтику автора «Других берегов» с пушкинской.

Не побоялся Проффер сообщить Набокову и о замеченной им ошибке в комментарии последнего к «Евгению Онегину». Рассказывая об увлечении Пушкина Аннет Олениной, Набоков ошибочно указал, что та дала поэту прозвище Джек Ровер (Jack Rover), по имени персонажа давно забытой комедии Wild Oats, or, the Strolling Gentleman (1791) ирландского драматурга Джона О’Кифа[631]. «Не без некоторого удовольствия, которое, думаю, Вы поймете, осмелюсь указать на допущенную Вами ошибку», – пишет Проффер по этому поводу в письме от 4 октября 1966 года, объясняя, что Оленина называла Пушкина не Джеком Ровером, а «Красным корсаром» («Red Rover») – по прозвищу главного героя одноименного романа Фенимора Купера. По его словам, «куперовский благородный пират больше напоминает (нет, на самом деле не напоминает, но милой Аннет так этого хотелось) Пушкина, чем Джек Бродяга»[632]. Набоков сразу признал правоту своего дерзкого корреспондента и внес соответствующую поправку во второе издание комментария (1975), где поблагодарил Проффера за ценное уточнение[633].

В диалоге с Набоковым Проффер мог отстаивать свою точку зрения, несмотря на различия «весовых категорий». Скажем, упомянув в рукописи «Ключей» замечание, которое Шарлотта на дурном французском языке делает дочери: «Ne montrez pas vos zhambes» [«Не показывайте свои ноги»], он высказал предположение, что здесь подразумевается знаменитый моностих Валерия Брюсова «О закрой свои бледные ноги». «Аллюзия на Валерия Брюсова – это чушь», – резко возразил Набоков в частном письме[634]. Но Проффер не сдался и в печатной редакции книги оставил свое предположение без изменений, лишь добавив в начале предложения оговорку, обращенную прямо к оппоненту: «Быть может, это чушь, но…»[635].

Надо сказать, что в целом Набоков отнесся к «Ключам» весьма доброжелательно. В рукописи он заметил не более десяти ошибок, пропусков и неточностей, а затем, прочитав и похвалив вышедшую «элегантную книгу», назвал ее автора «товарищем по комментаторству»