может получить другую интерпретацию. В контексте «Знаков и символов», где герои – евреи, которые успели попасть в США из нацистской Германии до начала войны и Холокоста, погубившего почти всех их родных и знакомых, «бестиальный обожатель» служанки Эльзы олицетворяет силы зла, ответственные за страдания и смерти невинных жертв[586]. Набоков, конечно же, не случайно выбрал для него эпитет bestial, отсылающий к «белокурой бестии» (
нем. die blonde Bestie;
англ. the blond Beast), арийскому идеалу, унаследованному нацистами от Ницше. Можно предположить, следовательно, что валет червей – это его репрезентация в гадании, и тогда роковые пики не предсказывают смерть несчастного юноши («что будет?»), а сообщают о гибели «белокурой бестии» и всего нацистского режима («что было?»)[587].
Комбинация из трех карт и двух фотопортретов, однако, отсылает нас к последнему возможному коду в тексте – к нумерологии и цифровой криптографии. С самого начала в «Знаках и символах» акцентируются повторяющиеся цифры: например, «в четвертый раз за столько же лет» («for the fourth time in as many years» [594]; здесь и далее курсив мой. – А. Д.), или «корзинка с десятью фруктовыми желе в десяти маленьких баночках» («a basket with ten different fruit jellies in ten little jars» [594]). Все важные эпизоды, образы и мотивы в тексте образуют упорядоченные серии. Среди них, в первую очередь, обращают на себя внимание всевозможные триады, соответствующие универсальной парадигме рождение/жизнь/смерть. Сам текст делится на три главки; супруги живут на третьем этаже; на пути в больницу с ними случаются три неприятности (поезд метро застревает в туннеле, автобус опаздывает, идет дождь), а на обратном пути они трижды сталкиваются с тем, что похоже на дурные предзнаменования (умирающий птенец в луже, девушка, плачущая на плече у пожилой женщины, унесенный ключ от квартиры); фамилия Соловейчик дважды звучит в усеченных, американизированных вариантах – Солов и Сол[588]; три карты, как мы видели, падают на пол и, конечно, в конце раздаются три телефонных звонка.
Еще более значимы серии из пяти элементов, некоторые из которых образуются с помощью сложения (три карты + две фотографии, три «соловьиных» имени + две птицы). Рассказ начинается в пятницу, которая в России считается пятым днем недели; жизнь супружеской пары протекала в пяти пунктах (Минск, Лейпциг, Берлин, Лейпциг, Нью-Йорк); женщина рассматривает пять фотографий сына, знаменующих пять стадий его деградации: от милого младенца до отталкивающего душевнобольного десятилетнего мальчика, «недоступного для окружающих». В самом конце рассказа отец читает пять «красноречивых этикеток» («eloquent labels») на баночках с фруктовыми желе: абрикос, виноград, слива, айва и райские яблоки («apricot, grape, beech <sic!> plum[589], quince, crab apple» [599]), образующих регрессивную последовательность от сладкого к кислому, которая изоморфна жизни сына[590].
И, наконец, все десять баночек с желе образуют самую длинную серию, связанную с темой рождения (как-никак это подарок ко дню рождения). Они упоминаются в тексте пять раз[591]. Критики заметили, что повторяемость этого мотива и его появление в самых важных местах текста – в первом абзаце, в начале второго и в финале – говорят о его символическом значении, но не смогли предложить сколько-нибудь убедительные его интерпретации[592]. Лишь Геннадий Барабтарло обратил внимание на то, что пять фруктовых желе «следуют друг за другом в порядке возрастания терпкости и так или иначе соответствуют пяти фотографиям сына, которые женщина рассматривала за час до этого». По его верной догадке, именно последовательность десяти фруктов является «ключом к невидимому метасюжету» рассказа, хотя показать, как работает и что открывает этот ключ, ему не удалось[593].
При рассмотрении загадочного ряда из десяти элементов, как кажется, необходимо иметь в виду, что он представляет собой некий список, прочитанный (подобно списку кораблей у Мандельштама) только до середины, и мы не знаем, какие фрукты занимают в нем места с шестого по десятое. Тем самым ряд разделяется на известное/неизвестное, что придает ему свойства модели «двоемирия», где граница между пятью и шестью есть граница между посюсторонним и потусторонним. Конечно, инобытие от нас закрыто, но мы можем строить предположения о нем (или, используя набоковскую метафору, о вкусе следующих пяти фруктов), улавливая некие слабые, неясные сигналы из потустороннего мира. Если группа из пяти известных нам фруктов есть параллель к земной жизни персонажей – от сладкого абрикоса до кислого райского яблока, от младенчества до безумия, старости и смерти, то уместно предположить, что шестой фрукт должен быть во всяком случае слаще, чем предшествующий.
На то, что цифра 6 является ключом к «изнанке» рассказа, указывает телефонный разговор пожилой женщины с безымянной девушкой, которая после полуночи дважды неверно набирает номер и звонит в квартиру стариков, тревожа их покой:
«Can I speak to Charlie?» said a girl’s dull little voice.
«What number you want? No. That is not the right number».
<…> The telephone rang a second time. The same toneless anxious young voice asked for Charlie.
«You have the incorrect number. I will tell you what you are doing: you are turning the letter O instead of the zero» [602]
[– Могу я поговорить с Чарли? – спросил однотонный негромкий девичий голос.
– По какому номеру вы звоните? Нет. Это не тот номер <…>
Телефон зазвонил снова. Тот же монотонный озабоченный голос попросил позвать Чарли.
– Это не тот номер. Я вам объясню, что вы делаете: вы набираете букву О вместо нуля.]
Само слово «номер» («number»), трижды повторенное женщиной, указывает на то, что читатель должен отнестись к ее словам с более пристальным вниманием, чем это до сих пор делали критики. Сравнив два номера – свой и тот, который нужен девушке, – она осмысляет досадное недоразумение как интересную задачу и находит ее красивое решение. В 1940-е годы нью-йоркские телефонные номера состояли из двух букв (начальные буквы названия района, где находилась телефонная станция) и пяти цифр, и женщина резонно предполагает, что звонящая по инерции набирает третью букву («О») вместо того, чтобы перейти на цифры и набрать ноль, то есть заменяет знак на символ, ибо буквы или литеры алфавита суть знаки, а числа или цифры – символы.
Это объяснение привлекает внимание ко всем известным особенностям старого телефонного диска и современного телефона, которые, по сути дела, представляют собой простейшую шифровальную машину, позволяющую переводить цифры-символы от 2 до 9 в буквы-знаки и наоборот. Если женщина преобразует цифру в букву О, читатель может (и должен) проделать обратную операцию и найти, какую «цифру» набирает девушка. Взглянув на свой телефон, каждый легко найдет правильный ответ: вместо «пустого» нуля девушка
