A plague upon you, murderers, traitors all!

I might have saved her; now she’s gone forever!

Cordelia, Cordelia! Stay a little. Ha?

What is ‘t thou say’st? <…>

[Будьте вы все прокляты, убийцы, предатели! / Я мог ее спасти; а теперь она ушла навек! / Корделия, Корделия! Побудь еще немного. Что? / Ты что-то сказала?]

«Когда Трибуле нянчит на руках мертвое тело дочери, – писал анонимный критик викторианской эпохи, – можно подумать, что перед нами сам Лир»[532].

В заключительных главах русской «Лолиты» Гумберт отсылает к последнему акту «Короля Лира» дважды. Размышляя о необратимости судеб литературных героев, он пишет: «Сколько бы раз мы ни открыли „Короля Лира“, никогда мы не застанем доброго старца забывшим все горести и подымавшим заздравную чашу на большом семейном пиру со всеми тремя дочерьми и их комнатными собачками» [Амер II: 325][533]. Затем он прямо сравнивает себя с Лиром, вспоминая те редкие моменты, когда после очередного полового акта с Лолитой его охватывала «страдальческая бескорыстная нежность», а «душа как бы повисала над ее наготой и готова была раскаяться»:

…нежность моя переходила в стыд и ужас, и я утешал и баюкал сиротливую, легонькую Лолиту, лежавшую на мраморной моей груди, и, урча, зарывал лицо в ее теплые кудри, и поглаживал ее наугад и как Лир просил у нее благословения[534] [Амер II: 348].

Здесь имеется в виду монолог Лира в пятом акте трагедии, который Набоков цитировал в лекциях о «Дон-Кихоте» и в одном из писем к Эдмонду Уилсону[535]. Захваченный в плен вместе с Корделией, Лир утешает ее несбыточной мечтой о долгой и счастливой жизни в тюрьме, где они будут «молиться, петь, рассказывать старые сказки и радоваться злаченым бабочкам» (V.3: 9–20). Замечу, однако, что Гумберт, как ему свойственно, искажает классический источник: он просит у Лолиты благословения (интересно, на что?), тогда как Лир говорит, что он станет перед Корделией на колени и попросит у нее прощения, когда она будет просить отца благословить ее («when thou dost ask me blessing, I’ll kneel down / And ask of thee forgiveness»). Если раскаявшийся Лир успевает до смерти дочери попросить у нее прощения за все причиненное ей зло, то Гумберт неспособен сделать это даже после ее «исчезновения», перекладывая часть вины на придуманного им «фантома театра»[536].

Сосредоточенные в последних главах романа отсылки к однотипным трагическим финалам у Шекспира, Гете, Гюго и Верди, где отец держит на руках мертвого ребенка, намекают на то, что Гумберт пишет свою «исповедь», зная о смерти Лолиты, но не желая завершить свою книгу о ней аналогичным концом. На это же, как представляется, указывает и следующая «тайная точка».

9. «Бледная, брюхатая, невозвратимая Долли Скиллер и ее смерть в Грэй Стар, „серой звезде“, столице книги» (предисловие Джона Рэя)

Как сообщает в предисловии Джон Рэй, Лолита, или «жена „Ричарда Скиллера“ умерла от родов, разрешившись мертвой девочкой, 25 декабря 1952 года, в далеком северо-западном поселении Серой Звезде [„Gray Star, a settlement in the remotest Northwest“]» [Амер II: 12; AL: 4]. Под дальним северо-западом США подразумевается юго-восточная часть Аляски, куда, согласно Гумберту, собирались переехать Лолита с мужем и где, кстати, есть поселок Петербург.

Если верить хронологии Рэя, Лолита скончалась ровно через 40 дней после смерти Гумберта, последовавшей 16 ноября того же года, и потому следовало бы ожидать, что в набоковском перечне этой «тайной точке» будет отведено последнее место. Однако, вопреки ожиданиям, Набоков вставляет ее между Эльфинстонским эпизодом и заключающим книгу «откровением» Гумберта, которое он испытал, по его словам, в конце лета 1949 года, «вскоре после <…> исчезновения» Лолиты [Амер II: 373]. Единственное разумное объяснение столь странной хронологической перестановки, на мой взгляд, заключается в том, что Набоков хотел побудить читателей усомниться в истинности календаря романа, составленного рассказчиком и его редактором и, соответственно, в истинности фабулы, ими выстроенной. Тогда Эльфинстон и Грэй Стар (Серая Звезда) – это, скорее всего, два разных названия одного и того же вымышленного локуса, «столицы книги», где заканчивается «сказка ЛОЛИТА».

В гигантской литературе o «Лолите» на удивление мало истолкований самого названия «Серая Звезда» и присвоенного ей статуса «столицы книги», то есть «управляющего центра» всего текста. Недавно американский писатель Ян Фрейзиер предположил, что Набоков отправил Лолиту умирать на Аляску из-за исторической и географической близости последней к России, а в серой звезде усмотрел намек на советскую красную звезду, обесцветившуюся из-за арктического холода[537]. Более 30 лет назад в предисловии к русской «Лолите» я писал, что Серая Звезда – это мозг создателя романа, его серое вещество или, как любил говорить Эркюль Пуаро, «маленькие серые клеточки» («little grey cells»), где «звездной вспышкой возникли и Г. Г., и Лолита, и весь прихотливый узор уготованной им судьбы»[538]. Наверное, мне следовало пояснить, что я использовал метафору самого Набокова, который в программном эссе 1941 года назвал внезапное рождение у писателя «живого образа» будущей книги «звездным взрывом сознания» («a stellar explosion of the mind»)[539].

Полемизируя со мной, Омри Ронен связал Серую Звезду не с серым веществом и звездной вспышкой в сознании художника, а с «серыми глазами Лолиты, светящими с небес после ее смерти», подобно тому, как в «Аннабел Ли» Эдгара По – одном из важнейших поэтических подтекстов романа – лирическому герою светят с небес глаза (цвет неизвестен) его умершей возлюбленной («And the stars never rise, but I see the bright eyes / Of the beautiful Annabel Lee»)[540]. По смелой догадке Ронена, Набоков цитирует – «на уровне, недоступном не только для Лолиты, но даже и для Гумберта Гумберта» – раннее стихотворение Ахматовой «Долго шел через леса и села…» (1915, сб. «Белая стая»), которое «играет роль тематического ключа к поискам Гумберта Гумберта, утратившего Лолиту»[541]:

Долго шел через поля и села,

Шел и спрашивал людей:

«Где она, где свет веселый

Серых звезд – ее очей?»

Ответ на свой вопрос герой стихотворения, ищущий сероглазую возлюбленную, получает в последней строфе, когда приходит в Петербург и на ступенях у собора молит «о наступленьи срока / Встречи с первой радостью своей»:

А над смуглым золотом престола

Разгорался Божий сад лучей:

«Здесь она, здесь свет веселый

Серых звезд – ее очей»[542].

Надо понимать, что «первая радость» находится на небесах, в ином мире, в «Божьем саду лучей», то есть в раю, откуда теперь, как в элегиях Эдгара По, ее глаза-звезды светят на землю.

Догадка Ронена добавляет еще один возможный подтекст к русскому субстрату