финалу «Лесного царя», – ее раннюю смерть[521]. Когда Гумберта посещает «виденье гробовое», невозможное в американской реальности, – «юродивый, вкатывавший койки и гроба в лифт» [Амер II: 299], – замена английского «the village idiot» [AL: 243; букв. «деревенский дурачок»] на русского юродивого, по определению ревнителя правды, изобличает лживость Гумберта, напоминая о «Борисе Годунове». Весьма любопытно и сохранение в переводе буквального значения слова millers, американского названия мелких ночных мотыльков, моли, летящей на свет: «миллионы мотельных мотылей, называемых „мельниками“» [Амер II: 296] (ср. «millions of so-called millers, a kind of insect» [AL: 241]). Оно, как кажется, возвращает нас к пушкинской «Русалке», где Мельник – это отец девушки, соблазненной и покинутой Князем, которая в отчаянии бросается со скалы в Днепр и после смерти становится царицей русалок[522].
В финале главы, когда пьяный Гумберт узнает об исчезновении Лолиты и устраивает в больнице грандиозный скандал, пытаясь избить доктора Блю, он оказывается «сидящим верхом на <…> лысом, смугловатом мужчине, который в конце концов встал с пола и заметил с анекдотическим акцентом: „Ну, кто тут теперь невротик, я вас спрашиваю?“» [Амер II: 303]. Структура фразы, знакомая русскому читателю по анекдотам и юмористическим рассказам, выдает русско-еврейское происхождение незнакомца, который больше в романе не появляется[523]. В английском оригинале акцент тоже легко идентифицируется, потому что Набоков заменил в слове «neurotic» (невротик) букву U на V, как в русском языке: «Now, who is nevrotic, I ask?» [AL: 246][524]. Вследствие этой замены слово получило инициалы Набокова VN – очередной знак авторского присутствия в тексте. Похоже, Набоков, как Хичкок в своих фильмах, на мгновение зашел в созданный им мир, чтобы присутствовать при финале истории – как он скажет позже – «бедной девочки моей».
Сам Набоков писал комментатору романа А. Аппелю, что «сказка ЛОЛИТА завершается в Эльфийском Камне <то есть Эльфинстоне>, а начинается в Пикси» («…it is worth noting that the fairy tale LOLITA ends in Elph’s Stone and begins in Pixie»[525]). В этой сказке Гумберту отведена роль злодея – Кощея, Людоеда, Лесного царя, который похищает, порабощает, унижает и – в моральном смысле – убивает беззащитного осиротевшего ребенка. Поэтому всякое освобождение от него, не исключая и перехода в инобытие, как в финале «Под знаком незаконнорожденных», для жертвы есть благо, сказочный счастливый конец. В последних главах романа рассказывается не столько о «бедной девочке», сколько о том, как Гумберт работал над книгой о ней (конечно, не 56 дней, как он уверяет читателей, а два или три года) и о тех новых чувствах, которые он начал испытывать, реконструируя прошлое. Сам он называет их «другой любовью» к Лолите [Амер II: 315], а его создатель (в беседе с Аленом Роб-Грийе) – «любовью человечной и божественной»[526].
В статье о пушкинской «Русалке» Ходасевич высказал правдоподобную гипотезу, что пьеса «должна была стать трагедией возобновившейся любви <князя> к мертвой», причем эту любовь русалка превращала в «орудие мести»[527]. После исчезновения Лолиты Гумберт переживает похожую психологическую драму, хотя его ретроспективную любовь к мертвой нельзя назвать возобновившейся, поскольку, пока Лолита оставалась нимфеткой в его власти, любить он ее не мог и не хотел, a когда она повзрослела, мечтал от нее избавиться. Признать, что Лолита умерла, так и не получив от него ничего, кроме докучной похоти, издевательств и упреков, для Гумберта равносильно признанию себя нравственным монстром, единственным виновником ее страданий, и он обманывает читателей детективно-мелодраматической повестью о злом похитителе, поисках беглянки и, наконец, встрече с ней – замужней беременной женщиной, которой он признается в любви и благородно дарит 4000 долларов (около 46 тысяч в сегодняшнем масштабе цен). Однако в тексте имеется целый ряд неопровержимых улик, показывающих, что Гумберт пишет свою «книгу о Лолите», зная о ее смерти и терзаясь муками совести. Так, в стихотворении «Ищут, ищут Долорес Гейз…» («Wanted, wanted: Dolores Haze»), сочиненном в психиатрической лечебнице через полгода после «похищения» Лолиты, зимой 1950 года, он умоляет ее разыскать, для чего сообщает приметы пропавшей: вес (90 фунтов), рост (60 дюймов) и возраст в днях (пять тысяч триста = 14 лет, 6 месяцев и 5 дней). Но, как мы знаем из главы 15, точно такие же вес и рост были у нее еще перед отъездом в Эльфинстон [Амер II: 256], а указанного возраста она достигла в тот день 5 июля 1949 года, когда Гумберт узнал, что она «вчера выписалась из больницы» [Амер II: 302], – то есть он разыскивает не живую пятнадцатилетнюю девушку Долорес Гейз, а ту Лолиту, которая живет только в его памяти и воображении.
В том же стихотворении есть французская строфа, которая заслуживает особого внимания:
L’autre soir un air froid d’opéra m’alita:
Son fêlé – bien fol est qui s’y fi!
Il neige, le décor s’écroule, Lolita!
Lolita, qu’ai-je fait de ta vie?
[Амер II: 314]
[Перевод: Намедни вечером от стужи оперной арии я слег в постель: / Надреснутый звук – как глуп тот, кто этому верит! / Идет снег, декорация разваливается, Лолита! / Лолита, что я сделал с твоей жизнью?[528]]
Во втором стихе цитируется песенка короля Франциска I из трагедии Гюго «Король забавляется»: «Souvent femme varie / bien fol est qui s’y fie» [«Женщина часто изменчива, / глуп тот, кто ей верит»]. Она служит его опознавательным знаком, когда в финале пьесы королевский шут Триболе, услышав ее, понимает, что король, чье убийство он заказал, жив, и обнаруживает в мешке, который ему вручил наемный убийца, тело своей любимой шестнадцатилетней дочери Бланш. Тогда опера, услышанная Гумбертом, – это, конечно же, «Риголетто» Верди на сюжет Гюго с тем же финалом[529], а потрясшая его «студеная» ария (ср. «мороз по коже», «похолодеть от волнения, потрясения, страха») – либо прославленная «Cortigiani, vil razza dannata…» из второго акта, где Риголетто умоляет бездушных придворных вернуть ему похищенную ими Джильду, либо страшный финал оперы, в котором он держит на руках умирающую дочь и просит ее:
Non morire… mio tesoro… pietate…
Mia colomba… lasciarmi non dêi…
Se t’involi… qui sol rimarrei…
Non morire… o ch’io teco morrò![530]
[Не умирай, мое сокровище, сжалься… / Моя голубка, не покидай меня! / Если ты оставишь меня здесь одного, я буду горевать, / не умирай… или я тоже умру][531].
Ясно, что Гумберт невольно отождествляет себя с Трибуле/Риголетто, то есть со злобным шутом, косвенно виновным в гибели юной дочери и не верящим в ее смерть. Финал трагедии Гюго и оперы Верди, в свою очередь, восходит к финальной сцене «Короля Лира», в которой полусумасшедший герой появляется с телом вынутой
