В послесловии к «Лолите» Набоков, комментируя свой роман с позиции его перечитывателя, предлагает нам перечень сцен, которыми он сам «наслаждается с большей нежностью, чем остальными частями книги»:

…когда я вспоминаю «Лолиту», я всегда почему-то выбираю для особого своего услаждения такие образы, как учтивый Таксович или классный список учеников Рамздэльской школы, или Шарлотта, произносящая «уотерпруф», или Лолита, как на замедленной пленке подступающая к подаркам Гумберта, или фотографии, украшающие стилизованную мансарду Гастона Годэна, или Касбимский парикмахер (обошедшийся мне в месяц труда), или Лолита, лупящая в теннис, или госпиталь в Эльфинстоне, или бледная, брюхатая, невозвратимая Долли Скиллер и ее смерть в Грэй Стар, «серой звезде», столице книги, или, наконец, сборный звон из городка, глубоко в долине, доходящий вверх до горной тропы (а именно в Теллуриде, где я поймал неоткрытую еще тогда самку мной же описанной по самцам голубянки Lycaeides sublivens Nabokov).

Вот нервная система книги. Вот тайные точки, подсознательные координаты ee начертания – хотя, с другой стороны, я вполне отдаю себе отчет в том, что и эти, и другие места лишь бегло просмотрит, или пропустит, или никогда их не достигнет тот читатель, который приступит к моей книге, думая, что это нечто вроде «Мемуаров Куртизанки» или «Любовных приключений Кулебякина» [Амер II: 384].

В этот перечень включены девять эпизодов романа в правильной хронологической последовательности, а также смерть Лолиты (Долли Скиллер) «в Грэй Стар, „серой звезде“, столице книги», которая выходит за временные рамки повествования и мельком упоминается только в предисловии Джона Рэя. По сути дела, нам предлагается программа перечитывания «Лолиты», смещенного с точки зрения эгоцентричного повествователя к точке зрения невидимого автора. Во всех этих эпизодах Гумберт не контролирует ситуацию, а выступает в роли ее беспомощного ненаблюдательного наблюдателя, который пропускает важные детали и смысловые связи или становится предметом издевательских насмешек со стороны неподвластных ему сил: у него уводят жену, его оплевывает парикмахер, его водят за нос в Эльфинстонской больнице и т. п. «Координатами начертания» книги Набоков, как представляется, называет такие едва заметные разрывы в Icherzählung, которые позволяют объективировать нарратора и распознать за его самооправданиями и самовозвеличиванием присутствие чуждого и внеположного ему авторского сознания.

Как мы видели, билингвизм и опора на русскую культуру – едва ли не главные отличительные признаки имплицитного автора в англоязычных романах Набокова, и поэтому в большинстве эпизодов, включенных им в список «тайных точек» «Лолиты», имеются взаимосвязанные русские аллюзии, которые составляют важную часть русского субстрата текста. Рассмотрим их по порядку.

1. «Учтивый Таксович» (Mr. Taxovich; часть 1, глава 8)

Едва ли случайно Набоков начинает свой список с русского эмигранта, водителя парижского такси (отсюда прозвище, которое Максимовичу дает рассказчик), любовника жены Гумберта Валерии. Хотя Гумберт не любит свою жену и тяготится жизнью с ней, ее неожиданный уход к бывшему полковнику Белой армии наносит сильнейший удар его самолюбию:

Меня душило растущее бешенство – о, не потому чтоб я испытывал какие-либо нежные чувства к балаганной фигуре, именуемой мадам Гумберт, но потому что никому, кроме меня, не полагалось разрешать проблемы законных и незаконных совокуплений, а тут Валерия, моя фарсовая супруга, нахально собралась располагать по своему усмотрению и моими удобствами, и моею судьбой [Амер II: 39].

«Беспомощный гнев» униженного рогоносца ищет выхода в фантазиях о страшной мести обидчикам, но в действительности ему остается лишь наблюдать за сбором вещей неверной жены. «Я сидел, сложив руки, одним бедром на подоконнике, погибая от скуки и ненависти», – пишет он [Амер II: 41; ср.: «I sat with arms folded, one hip on the window sill, dying of hate and boredom» – AL: 29]. В наполеоновской позе поверженного героя русскоязычный читатель не может не заметить сходство с самым знаменитым мономаном русской прозы – пушкинским Германном. После смерти старой графини тот приходит в комнату к Лизавете Ивановне, садится на окошко и рассказывает ей, что произошло. Утром она поднимает глаза на Германна: «…он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона»[479].

В общей композиции романа фарсовая сцена похищения Валерии русским водителем автомобиля предвосхищает сюжет о похищении Лолиты водителем «черного Кадили Яка», то есть Клэром Куильти, убивая которого, Г. Г. реализует свою мечту о мести обидчику. Параллель между Таксовичем/Максимовичем и Куильти поддержана тем, что в столкновениях с обоими Гумберт ощущает себя актером, играющим навязанную ему роль. Русский таксист, думает он, демонстрирует свою «старосветскую учтивость» «как бы на боковой сцене того театра, в который [его] залучили» [Амер II: 41][480]; расправа над Куильти кажется ему «концом хитроумного спектакля», поставленного для него самим же драматургом [Амер II: 371; ср.: «This, I said to myself, was the end of the ingenious play staged for me by Quilty» – AL: 305]. Более того, в русском варианте «Лолиты» использованы одни и те же прилагательные для описания внешности обоих персонажей: оба они коренастые мужчины [Амер II: 40, 268]; у одного «мясистый затылок» [Амер II: 39], у другого «мясистая щека» [Амер II: 360].

2. «Классный список учеников Рамздэльской школы» (часть 1, глава 11)

В предисловии к «Лолите» Джон Рей уведомляет читателей, что он изъял из текста все остававшиеся в рукописи «несмотря на старания самого „Г. Г.“» реальные имена («которых приличие требовало обойти молчанием, а человеколюбие пощадить»), и приводит имя одноклассницы Лолиты Луизы Виндмюллер в кавычках. Таким образом, «классный список» из 40 имен, который Гумберт называет «сущей поэмой» [Амер II: 68], – это не документ, а совместное «поэтическое» творение нарратора и его редактора. На придуманность списка прямо указывает его странный состав. Во-первых, в нем, вопреки вероятности, обнаруживаются четыре пары близнецов; во-вторых, в него включено около двух десятков имен известных писателей, литературных персонажей (включая и двух набоковских), мифологических героев и исторических лиц, а неаллюзивные имена образуют своего рода указатель основных мотивов романа[481].

Особняком в списке стоит ученик с русским именем Олег и фамилией неясной этимологии Шерва. Читатель, хотя бы немного знакомый с историей Древней Руси, сразу же вспомнит, что Олег – это имя варяжского происхождения, которое носил легендарный князь Новгородский и Киевский по прозвищу Вещий. Легенду о его смерти «от коня своего», предсказанной кудесником, Пушкин обработал в хрестоматийной балладе «Песнь о Вещем Олеге». Кроме того, в «Слове о полку Игореве», которое Набоков в 1950-е годы перевел на английский язык, упоминается князь Тьмутараканский и Черниговский Олег Гориславович (Святославович). В «Даре» этим княжеским именем наделен дядя Федора Годунова-Чердынцева – полу-автобиографического героя романа – по отцовской линии. Из набросков ко второму тому «Дара» мы знаем, что Набоков собирался дать Годуновым-Чердынцевым княжеский титул, – вероятно, для того, чтобы подчеркнуть их связь с «владетельным князем» всего романа, его имплицитным автором. Княжеские коннотации единственного русского