Лолита же не обратит внимания даже на роскошно иллюстрированную книгу «Русский балет», которую Гумберт принесет ей в Эльфинстонскую больницу, хотя в школе она увлеченно занималась балетом[467].

Несмотря на уверения Набокова, очевидные русские сигналы в «Лолите» все-таки имеются. В главе 8 первой части полячка Валерия, жена Гумберта, уходит от него к своему русскому любовнику Максимовичу[468], некогда полковнику Белой армии, а ныне шоферу парижского такси (подробнее об этой сцене речь пойдет ниже). Несколько лет спустя, во время путешествия с Лолитой по Америке, Гумберт нанимает моторную лодку, которой «управлял пожилой, но все еще отталкивающе красивый русский белогвардеец и даже, говорили, барон (у моей дурочки сразу вспотели ладошки), знавший в бытность свою в Калифорнии любезного Максимовича и его Валерию» [Амер II: 192; AL: 155]. Среди достопримечательностей, которые Г. Г. и Лолита тогда посетили, – калифорнийский «парк Русской Теснины» (Russian Gulch State Park), где они видели человека, «бьющегося в бурном эпилептическом припадке на голой земле» [Амер II: 195; AL: 158][469], и Шекспир, вымерший город в Нью Мексико, в котором «семьдесят лет назад бандит „Русский Билль“ был повешен со всеми красочными подробностями» [Амер II: 194; AL: 157][470]. Только двуязычному читателю, знакомому с русской литературой и историей, понятны петровско-петербургские ассоциации имени знакомого Г. Г. по Рамздэлю, «отставного полицейского польского происхождения» Петра Крестовского (Peter Krestovski) [AL: 85–86, 88, 216; Амер II: 109, 112, 265]. Как давно было замечено, оно напоминает о Крестовском острове в Петербурге, одном из любимых мест прогулок Блока, и о писателе Всеволоде Крестовском, происходившем из обрусевшего польского рода, авторе скандального романа «Петербургские трущобы»[471]. В русском переводе финальных глав «Лолиты» к этим сигналам добавлены легко опознаваемые цитаты из Пушкина (в прямой речи Клэра Куилти), Баратынского, Тютчева, Гумилева [Амер II: 367, 308, 320, 316], которые, конечно же, входят в цитатный репертуар Набокова, но не его персонажей[472].

Илл. 1. Реклама духов «Табу» (Vogue. 1941. Apr. 15)

Послесловие Набокова к «Лолите», написанное через год после выхода романа в парижском издательстве Olympia Press (1955), открывается весьма затейливым абзацем, который есть смысл процитировать на двух языках:

After doing my impersonation of suave John Ray, the character in Lolita who pens the Foreword, any comments coming straight from me may strike one – may strike me, in fact – as an impersonation of Vladimir Nabokov talking about his own book. A few points, however, have to be discussed; and the autobiographic device may induce mimic and model to blend [AL: 311].

После моего выступления в роли приятного во всех отношениях Джона Рэя – того персонажа в «Лолите», который пишет к ней «предисловие» – любой предложенный от моего имени комментарий может показаться читателю – может даже и показаться и мне самому – подражанием Владимиру Набокову, разбирающему свою книгу. Некоторые мелочи, однако, необходимо обсудить, и автобиографический прием может помочь мимикрирующему организму слиться со своей моделью [Амер II: 377].

Это витиеватое высказывание, видимо, следует понимать как замаскированную инструкцию, предлагающую читателям «Лолиты» различать в романе четыре авторские инстанции:

1. «Я» послесловия – биографический (эмпирический) автор Vladimir Nabokov / Владимир Набоков, чье имя стоит на обложке книги «Lolita /Лолита», название которой не совпадает с «двойным названием» рукописи, полученной ее издателем Джоном Рэем («Лолита, Исповедь Светлокожего Вдовца»). Идеальный англоязычный читатель 1955 года должен иметь некоторое представление о его биографии и знать что-то из его книг и рассказов, опубликованных к тому времени в США и Великобритании.

2. Имплицитный автор «Лолиты», или, выражаясь не терминологически, творческая воля, ответственная за созданный в романе мир. Многоязычие – это одна из ее определяющих характеристик. Чтобы это подчеркнуть, к русской «Лолите» Набоков добавил приложение – перевод более ста иноязычных слов и выражений, в некоторых случаях с короткими пояснениями, а вскоре повторил тот же прием в «Аде», подписав глоссарий к ней именем персонажа «Лолиты» – Vivian Darkbloom (см. ниже).

3. «Аватары», или текстовые воплощения имплицитного автора, в обличье которых он посещает свой мир, не нарушая принципа невидимости, поскольку распознать в них авторские «имперсонации» способен лишь идеальный читатель романа, но не его персонажи. К такого рода «аватарам» и принадлежит упомянутый в набоковском послесловии Джон Рэй (John Ray, Jr.), фиктивный издатель рукописи героя-рассказчика. На родственную связь с богоподобным автором указывают королевское звучание его фамилии (исп. rey – король) и ее световая семантика, несколько раз обыгрываемая в английском оригинале (англ. ray – луч)[473].

Еще одна «аватара» автора – это «г-жа Вивиан Дамор-Блок (Дамор – по сцене, Блок – по одному из первых мужей)», упомянутая Джоном Реем в предисловии (в оригинале просто Vivian Darkbloom, без пояснений). Как по-английски, так и в русском переводе ее имя представляет собой правильную анаграмму имени «Владимир Набоков» (Vladimir Nabokov)[474]. В тексте она появляется собственной персоной вместе со своим соавтором Клэром Куильти на спектакле по их пьесе «Дама, Любившая Молнию» в летнем театре городка Уэйс (ч. 2, гл. 18: [Амер II: 270]; ср. [Амер II: 44]). Гумберт Гумберт мельком замечает только «их общие очертания: мужчину в смокинге и необыкновенно высокую брюнетку с обнаженными плечами и ястребиным профилем» [Амер II: 272; ср.: «a hawk-like, black-haired, strikingly tall woman» – AL: 221][475]. Ястребиный профиль необыкновенно высокой дамы намекает на ее причастность к высокому искусству – прежде всего, к Данте, которого обычно изображали с ястребиным/орлиным профилем[476], и к Джойсу, о котором речь шла в предыдущем абзаце «Лолиты». Стивен Дедал, герой «Портрета художника в молодости» и «Улисса», в обоих романах называет своего соименника, мифического Дедала – олицетворение искусности, изобретательности, творческого взлета, – «ястребоподобным человеком» («a hawk-like / hawklike man»)[477], имея в виду, по-видимому, иконографию Данте.

Наконец, низшую ступень в иерархии авторов занимает герой-рассказчик романа, выбравший себе псевдоним Гумберт Гумберт (Humbert Humbert). Если имплицитный автор – этот бог создаваемого им мира, то тогда к Гумберту можно отнести афоризм Лютера: «Дьявол – обезьяна Бога» («der Affe Gottes, Simia Dei»)[478]. На протяжении всего рассказа он постоянно (и не без некоторого успеха) обезьянничает, притворяясь великим творцом уровня Данте, Шекспира, Джойса, Эдгара По или французских символистов, на которых он то и дело ссылается, но при ближайшем рассмотрении оказывается лишь их подражателем, чьи претензии на полный контроль над самовозвеличивающим