– …это как белая лошадь Вувермана, – сказал Фердинанд, рассуждая о чем-то с Сегюром [IV: 578, 579].

Мы не знаем, к чему относится оборванная реплика Фердинанда, заключающая сцену с англичанином, но в контексте творчества Набокова автореферентное значение сравнения не вызывает сомнений. Белая лошадь имеется почти на всех картинах голландского художника Филипса Вувермана (Philips Wouwerman, 1619–1668) и представляет собой его опознавательный знак, «собственноручную подпись», по которой опознается авторство[434]. Аналогичным образом у Набокова в качестве «собственноручной подписи» автора выступают бабочки, которые появляются во всех его романах и нескольких рассказах[435]. За два месяца до того, как Набоков начал работу над ВФ, из печати вышел номер «Современных записок» с последней частью «Приглашения на казнь», где герой начинает преодолевать страх смерти, когда перед казнью находит в своей камере великолепную ночную бабочку с мохнатой спинкой – посланницу богоподобного автора. Похожая ночница, пойманная англичанином – коллекционером, в отличие от Фердинанда, не уродств, а прекрасного, – отсылает именно к этой сцене, напоминая о том, что, по Набокову, смерть есть лишь очередная стадия метаморфоза.

Белая лошадь снова возвращает нас к легенде о Св. Георгии, потому что в живописной и иконописной традиции его атрибутом, как правило, является белый скакун, с которого он поражает дракона. Очевидно, Набоков отождествляет со змееборцем отнюдь не Васеньку, а безымянного любителя бабочек, за которым стоит невидимый, но всесильный автор, «переводящий» Нину в «коробок» своего текста. Это, кстати сказать, объясняет, почему на роль авторского заместителя в рассказе выбран именно англичанин. Ведь Св. Георгий – это покровитель Англии, чей официальный флаг, красный крест на белом фоне, носит название георгиевского. Более того, день Св. Георгия отмечается в Англии 23 апреля, то есть в день рождения Набокова.

5. Голос из огненного облака

При всей насыщенности ВФ литературными аллюзиями и реминисценциями, в тексте есть только одна точная цитата. После того как Васенька на вокзале случайно встречает уезжающую в Париж Нину, знакомит ее со своей женой и узнает, что она выходит замуж за Фердинанда, он вспоминает давно слышанный французский романс:

…все ускользало прочь с безупречной гладкостью, и я держал скомканный до неузнаваемости перронный билет, а в голове назойливо звенел Бог весть почему выплывший из музыкального ящика памяти, другого века романс (связанный, говорили, с какой-то парижской драмой любви), который певала дальняя моя родственница, старая дева, безобразная, с желтым, как церковный воск, лицом, но одержимая таким могучим, упоительно полным голосом, что он как огненное облако поглощал ее всю, как только она начинала:

On dit que tu te maries,

tu sais que j’en vais mourir,

и этот мотив, мучительная обида и музыкой вызванный союз между венцом и кончиной, и самый голос певицы, сопроводивший воспоминание, как собственник напева, несколько часов подряд не давали мне покоя, да и потом еще возникали с растущими перерывами, как последние, все реже и все рассеяннее приплескивающие, плоские, мелкие волны или как слепые содрогания слабеющего била, после того как звонарь уже сидит снова в кругу своей веселой семьи [IV: 569–570].

Набоков цитирует здесь начало чрезвычайно популярной в 1860–1880-е годы песни для женского голоса Ay Chiquita! («Ах, Чикита!») испанского композитора Себастьяна Ирадьера (Sebastian de Iradier Salaverri, 1809–1865) с французским текстом Поля Бернара. Как рассказывалось в предисловии к песеннику конца XIX века, приехав в Париж, Ирадьер вошел в круг Россини, а его слава достигла своего апогея, когда на сцене театра «Водевиль» опереточная певица Жюльет Бо исполнила в какой-то комедии его знаменитую «Чикиту». «Песня произвела в Париже подлинный фурор, а ее припев был у всех на устах»[436]. В песне покинутая женщина обращается к своему неверному возлюбленному, который бросил ее и женится на другой, говорит, что скоро умрет, и предупреждает, что вина за ее смерть всегда будет на его совести:

On dit que tu te maries,

Tu sais que j’en vais mourir.

Ton amour, c’est ma folie.

Hélas! je n’en puis guérir.

Prends garde que dans l’église

Quand viendront les fiancés,

Dans l’ombre l’écho ne dise

Le psaume des trépassés.

Adieu! le passé se brise…

Tu veux un nouvel amour;

Mais ne crois pas qu’il suffise,

Pour oublier, d’un seul jour.

      Qui voudrait, qui voudrait encore

      Qui voudrait m’aimer, ah! dis-moi?

      Aimer celle qui t’adore

      Et qui meurt, qui meurt pour toi.

      Qui voudrait, qui voudrait encore

      Ay Chiquita!

      Qui voudrait aimer celle qui t’adore

      Et qui meurt, qui meurt pour toi.

En passant devant ma porte,

Si tu vois prier le soir,

Dis-toi c’est la pauvre morte,

La morte de désespoir!

Tandis que pour te complaire

L’épouse te sourira,

Sous un voile funéraire

C’est moi qu’on emportera.

Ton cœur ne saura que faire

D’aimer ou bien de gémir.

Je resterai ton calvaire,

Car tu m’auras fait mourir.

      Qui voudrait, qui voudrait encore, etc.[437]

[Перевод: Говорят, что ты женишься. Ты знаешь, что я от этого умру. Твоя любовь – это мое безумие. Увы, я не могу от него излечиться. // Смотри, чтобы в церкви, когда туда войдут новобрачные, эхо в полумраке не зазвучало бы погребальным псалмом. // Прощай! Прошлое разбивается… Ты хочешь новой любви; Но не думай, что тебе хватит одного дня, чтобы меня забыть. // Припев: Ах, скажи мне, кто же еще, кто же еще захочет, кто захочет полюбить меня? Полюбить ту, которая тебя обожает и которая умирает, умирает из-за тебя. Кто захочет, кто ж еще захочет – ах, Чикита! – кто ж захочет полюбить ту, которая тебя обожает и которая умирает, которая умирает из-за тебя. // Проходя вечером перед моей дверью, если услышишь молитвы, скажи себе: это отпевают бедную покойницу, которую отчаяние свело в могилу. // Когда, чтоб тебе угодить, твоя супруга тебе улыбнется, меня унесут под траурным покрывалом. // Твое сердце не будет знать, что делать: любить или стенать? Я останусь твоей Голгофой, потому что