и потому неоднократно подвергался критике на страницах сборников (о вражде Набокова и «Чисел» см.:
Davydov S. «Teksty-matreski» Vladimira Nabokova. Munchen, 1982. C. 37–51;
Мельников Н. «До последней капли чернил…»: Владимир Набоков и «Числа» // Литературное обозрение. 1996. № 2. С. 73–82;
Долинин 2019: 498–502). В первой же книге «Чисел» (февраль 1930) была помещена одиозная рецензия Г. Иванова на «Защиту Лужина» и другие произведения Сирина, наполненная, по определению Ходасевича, «непристойной бранью» по адресу писателя (
Ходасевич Вл. Летучие листы / «Числа» // Возрождение. 1930. 27 марта). После того как эта рецензия вызвала возмущение у большинства эмигрантских критиков, в следующей книге «Чисел» за Г. Иванова вступилась З. Гиппиус, охарактеризовавшая его статью как «сравнительно мягкую, только прямую заметку <…> да еще о таком посредственном писателе, как Сирин» (
Антон Крайний. Литературные размышления // Числа. 1930. Кн. 2–3. С. 48–149). В развернувшейся полемике вокруг «Чисел» и их позиции
РиС и газета «Возрождение» выступали с наиболее резкой критикой журнала. В рецензии «Беллетристика „Чисел“ (кн. 2–3)» Л. Львов иронически отозвался о прозе Г. Иванова, Б. Поплавского, Б. Сосинского и других авторов «Чисел», отметив, что почти на всех лежит «печать чего-то неприятного, ненужной манерности, отсутствия простоты и искренности», а у некоторых очевидно «сознательное устремление к упадочности и аморализму» (
РиС. 1930. 4 октября). В следующем номере
РиС Г. Струве поддержал Л. Львова и обратил внимание на «противопушкинский дух» журнала, отчетливо выраженный в статьях Г. Адамовича и Б. Поплавского. Их вылазки «против Пушкина и даже шире – против русской культуры вообще, против русской государственности, против всей новейшей истории России» он охарактеризовал как новый вариант «писаревщины». «Кратко и чеканно общее впечатление от „Чисел“, – заключил Г. Струве, – можно было бы формулировать тем словом, которое г. Адамович столь всуе употребил по адресу Пушкина: „гнильца“» (
Струве Г. Своеобразная писаревщина. Еще о «Числах» //
РиС. 1930. 11 октября). На статьи Львова и Струве «Числа» откликнулись в издевательской заметке «По рецензиям» (подписана «К.»), где высмеяли своих оппонентов (Числа. 1930–1931. Кн. 4. С. 210–211).
797
См. прим. 4 к письму 12 и прим. 11 к письму 16. «Лансировать» – от фр. lancer (букв. запустить, продвинуть, вводить) – создать имя (артисту, художнику), выдвинуть на первый план.
798
англ. Misunderstood – неправильно поняты.
799
См. прим. 6 к письму 16.
800
«Вампучий темп» – имеется в виду знаменитая комическая сцена в опере-пародии «Вампука, невеста африканская: во всех отношениях образцовая опера» (муз. дирижера и композитора В. Г. Эренберга на текст М. Н. Волконского; впервые поставлена в 1909 г. в петербургском театре «Кривое зеркало»), где герои долго поют дуэтом: «За нами погоня, / Бежим, спешим…», но при этом не трогаются с места.
801
Номер еженедельника со статьей А. Левинсона о «Защите Лужина» (см. прим. 4 к письму 12).
802
Иван Иванович Тхоржевский (1876–1951) – поэт-переводчик и литературный критик. Скорее всего, Г. Струве предложил Набокову написать рецензию на его книгу переводов «Новые поэты Франции» (Париж: Книжн. дело «Родник», 1930), памятуя о том, что Набоков в 1928 г. рецензировал в «Руле» переводы Тхоржевского из Омара Хаяма (см. II: 657–660).
803
Перевод Тхоржевского действительно искажает знаменитое стихотворение Артюра Рембо «Пьяный корабль» (которое сам Набоков перевел двумя годами ранее: Руль. 1928. 16 декабря; II: 615–617) и изобилует ошибками. Так, лирическое «я» текста отождествлено в нем не с кораблем без команды, как в оригинале, а с капитаном (ср.: «Один, я увел мой корабль от земли»), который обличает лицемерие Европы («– Европа, старинный оплот лицемерий, / Мне жалко тебя! Я безбрежностью пьян». Ср. в точном переводе Набокова: «…паломник в синеве недвижной, – о, Европа, / твой древний парапет запомнил я навек»). Поскольку у Рембо «Флорида» стоит во множественном числе, Тхоржевский попытался передать именно эту особенность, превратив топоним в экзотическое название каких-то «водяных отродий», тогда как Набоков, напротив, вообще отказался от множественного числа. Ср. соответствующую строфу в двух переводах:
Тхоржевский
Я видел – Флорид! Водяные // отродья
С глазами пантеры, но с сердцем людским,
Небесную радугу – словно поводья —
Бросали коням синегривым морским
Набоков
Уж я ль не приставал к немыслимой // Флориде, —
где смешаны цветы с глазами, с пестротой
пантер и тел людских и с радугами, в виде
натянутых вожжей над зеленью морской.
804
Заглавие «Наказ поэтам» Тхоржевский дал переводу знаменитого стихотворения Поля Верлена Art poétique («De la musique avant toute chose…») из сборника Jadis et Naguère («Далекое и близкое», 1884). Для иллюстрации приводим первую и последнюю строфы этого перевода:
Музыки, музыки прежде всего!
Ритм полюби! но живой, непослушный,
Ритм с перебоями, странно воздушный,
Все отряхнувший, что грубо, мертво.
<…>
Пусть – как удача, как смелая греза,
Вьется он вольно, шаля с ветерком.
С мятой душистой в венке полевом…
Все остальное – чернила и проза!
805
В архиве Г. Струве сохранился листок с автографом набоковского перевода Art poétique:
ИЗ ПОЛЯ ВЕРЛЕНА
Да будет музыка первой заботой,
предпочитай же нечетный счет, —
он, в воздухе тая, смутнее течет,
в нем что-то простое, легкое что-то.
Затем, выбирая слова, учись
порой дорожить и неполною мерой:
что может быть лучше песенки серой,
в которой неясность и ясность слились?
Так смотрят сквозь дымку прекрасные очи,
так мреет знойный полуденный час,
так звезды кишат, синевато лучась
среди осенней свежеющей ночи.
Ведь только оттенок важен. Цвета, —
Бог с ними. Нам только оттенка нужно.
О, это нужно, чтоб встретились дружно
рожок со свирелью, с мечтою мечта.
Убийственный блеск и острое слово
и смех нечистый – подальше гони:
лазурь заставляют плакать они, —
чесночные запахи кухни дешевой.
Сверни красноречию шею! Подашь
полезный пример, если рифму затронешь,
блестящую рифму слегка урезонишь.
Ведь этак она устремится куда ж?
Кто скажет, о рифма, твои проступки!
Безумный ли негр иль ребенок глухой
подделкой снабдил нас грошовой, плохой,
дающей звук неверный и хрупкий?
О музыке снова и вечно молись.
Пускай твой стих будет дрожью крылатой, —
заветом души,