В начале июня Берлин начал неофициально и осторожно заигрывать с Москвой. Сначала русские отреагировали прохладно, но вскоре проявили интерес. К середине следующего месяца Риббентроп почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы сделать следующий шаг. 21 июля он отправил высокопоставленного сотрудника своего штаба Карла Шнурре на встречу с временным поверенным в делах СССР в Германии Георгием Астаховым. Пока Чемберлен предавался фантазиям о возможном примирении с Гитлером, а англо-советские переговоры фактически зашли в тупик, Шнурре набросал контуры широкого пакета предложений. Они включали в себя восстановление экономических связей, нормализацию отношений и политический договор, основанный на взаимной неприязни сторон к капиталистическим демократиям. Для Кремля это было огромным искушением. Заигрывание обрело форму конкретного предложения.
Находясь в советской столице, британские переговорщики не подозревали об эффектной инициативе Риббентропа. Но Стрэнг давно предвидел, что Сталин в своем стремлении любой ценой избежать войны вряд ли откажется от союза с нацистской Германией, если соглашение с Великобританией не будет достигнуто. Поэтому он срочно телеграфировал Кадогану, напоминая ему: «Если мы хотим заключить с ними [Советами] соглашение, нам придется заплатить запрашиваемую ими цену или хотя бы что-то очень к ней близкое»[162]. Этой ценой было требование Молотова немедленно начать обсуждение военных вопросов параллельно с политическими переговорами. Британский посол сэр Уильям Сидс вторил Стрэнгу, настаивая, что «прибытие в Москву британской военной миссии было бы единственным доказательством нашей искренности, которое советское правительство готово принять… каждый член Политбюро полагает [sic], что нынешнее британское правительство готово капитулировать перед державами “оси” при первой же возможности»[163].
Ради сохранения иллюзии целеустремленности и прогресса на переговорах Чемберлен неохотно согласился отправить в советскую столицу объединенную англо-французскую военную миссию – якобы для обсуждения путей сотрудничества вооруженных сил стран-участниц для предотвращения новых военных авантюр Гитлера. Главой миссии был назначен адмирал сэр Реджинальд Эйлмер Дракс, человек, который ценил «хорошую войну», но не имел достаточного опыта ведения переговоров на высоком уровне, тем более от имени правительства в самый разгар дипломатического кризиса. Он был достаточно проницательным, чтобы понимать всю ограниченность своих возможностей и догадываться, что миссия с самого начала была обречена на провал. Накануне отъезда он пришел посоветоваться с Галифаксом. Что следует предпринять, спросил он, если переговоры в Москве зайдут в тупик? После небольшой паузы министр иностранных дел ответил ему, что в таком случае ему следует «затягивать переговоры, насколько это возможно»[164]. Стремление держать русских на дипломатическом крючке, пока Чемберлен – как и подозревали в Политбюро – продолжает свои попытки умиротворить Гитлера, было не просто неуклюжим маневром. Оно базировалось на совершенно неверной оценке ситуации.
Палата общин готовилась уйти на летние каникулы. Сам Галифакс собирался провести «славное двенадцатое» августа, отмечавшее начало сезона охоты на рыжего тетерева, в своем йоркширском поместье. Чемберлен предвкушал сезон рыбалки в Шотландии. 2 августа их отпускные планы на какое-то время повисли в воздухе. Черчилль, отражая настроение общества, воспользовался внеочередным заседанием парламента и вместе с лейбористами потребовал, чтобы палата сократила свои каникулы (которые должны были продолжаться до 3 октября). Предупреждая коллег, что вскоре им предстоит «высшее испытание силы воли, если не силы оружия», мятежный заднескамеечник[165] резко осудил Чемберлена, заявив: «Для палаты общин было бы катастрофой, было бы жалким и постыдным поступком самоустраниться в сложившейся ситуации». В своей привычной язвительной манере он добавил, что надеется, правительство не скажет депутатам: «Прочь с глаз моих! Ступайте поиграть. Захватите противогазы. Не переживайте об общественных делах»[166].
Саркастический упрек Черчилля не возымел действия. Ружья, удочки, ведра и лопаты отправились вместе со своими владельцами в загородные резиденции, в то время как Дракс и его делегация в сопровождении французских переговорщиков 5 августа отправились в СССР. Словно для того, чтобы продемонстрировать свои истинные намерения, Галифакс распорядился, чтобы адмирал в неспешном темпе плыл на грузовом судне (развивавшем скорость 13 узлов), вместо того чтобы отправить его на британском или французском крейсере (со скоростью 30 узлов) или даже самолетом[167]. В результате делегация добралась до Москвы лишь 11 августа.
Русские уже были недовольны тем, что они расценивали как постоянное и целенаправленное извращение целей своей внешней политики сторонниками Чемберлена в палате общин. За несколько дней до своего возвращения в Лондон с пустыми руками Стрэнг был приглашен Молотовым в Кремль, где выслушал его ледяную отповедь: «Судя по всему, вы нас намеренно недопонимаете. Вы не доверяете Советскому Союзу? Думаете, мы со своей стороны не заинтересованы в безопасности? Это серьезная ошибка. Со временем вы поймете, какой большой ошибкой было не доверять правительству СССР»[168]. Как вскоре выяснилось, желания вести добросовестные переговоры у Советов было не больше, чем у англичан. Тем не менее зловещий тон этой речи оставлял мало надежд, что Драксу, чей низкий дипломатический статус, как и в случае Стрэнга, обидчивый Молотов воспринял как жест пренебрежения со стороны Великобритании, удастся развеять мрачные чувства, царившие в советской столице.
Новость о том, что эстафета военных переговоров должна перейти от наркома иностранных дел к маршалу Клименту Ворошилову – внушительному, но вроде бы вполне добродушному наркому обороны, – сперва принесла британской политической делегации облегчение. Оно очень быстро исчезло. Сердечный прием, который Ворошилов устроил англо-французским посланникам, быстро уступил место раздражению, как только он узнал, что у его собеседников нет полномочий вести полноценные переговоры, не говоря уже о праве подписания военного соглашения. Такой поворот событий только укрепил растущую уверенность Москвы, что англичане (как и их младшие партнеры – французы) просто заигрывают с Советским Союзом, одновременно пытаясь восстановить поистрепавшиеся связи с Гитлером. Чуть раньше в том же году Сталин в одной из своих речей уже заявлял, что капиталистические демократии хотят развязать войну между Германией и Советским Союзом, в ходе которой обе страны настолько «ослабят и истощат друг друга», что потом, как «ослабевшие участники войны», будут вынуждены принять те условия мира, которые продиктуют им их западные противники[169]. Сказано было довольно грубо, но в словах советского лидера была доля истины и даже чуть больше: с точки зрения Лондона было бы действительно лучше, если бы в случае войны и кровопролития, как сказал Болдуин, проливалась кровь «большевиков и нацистов», а не англичан.
Надежды Москвы на тройственный союз с Великобританией и Францией, если они еще оставались, вскоре окончательно развеялись. «Убийственный» вопрос, заданный Ворошиловым, окончательно расставил всё на свои места. Если Гитлер вторгнется в Польшу, спросил он, даст ли правительство в Варшаве разрешение Красной армии пересечь польскую территорию – по договоренности с обеими западными демократиями, – чтобы дать отпор вермахту? Не зная, что ответить, смущенные руководители англо-французской делегации запросили указания у Лондона и Парижа. Реакция Ке-дʼОрсе не заставила себя ждать: французской делегации следует немедленно подписать проект соглашения. В Уайтхолле заместители начальника штаба собрались 16 августа, намереваясь побудить своих политических руководителей оказать «максимальное давление» на Варшаву, чтобы она разрешила советской армии сражаться с немцами на польской земле. Такие рекомендации демонстрировали прискорбное незнание истории польско-российских отношений, отравленной ядом взаимных обид. Возможно это действительно было «лучшим способом предотвратить войну» и избежать крайне нежелательной альтернативы в виде «возможного советско-германского сближения»[170]. Но Великобритания и Франция упускали из виду тот факт, что Варшава ни при каких обстоятельствах не согласилась бы пустить советские войска на свою территорию. В любом случае советы
